По гравию дорог, меж строгих плоскостей
Проходит мраморной походкою летучей,
И я гляжу ей вслед, свидетельнице дней,
Под нерисованной, неповторимой тучей.
И я не смею повести с ней речь,
И долгий день проходит как мгновенье,
И жестким холодом, моих касаясь плеч,
С Невы приходит ветер вдохновенья.
1926
По берегам реки забвенья,
Где краскам жизни места нет,
Проходишь ты мгновенной тенью,
Чуть видной тенью прошлых лет.
А ты любила радость жизни,
Восторга творческого боль,
Улыбку сына, дом в отчизне
И крепкой галльской шутки соль.
А ты жила как по ошибке —
Жила не так, не с тем, не там, —
И доброту твоей улыбки
Я вспоминаю по ночам.
Как быстро ты перелистала
Всей жизни пеструю тетрадь!..
И я должна была — я знала —
Тебя за руку удержать.
Сентябрь 1949
[Стихи брату (А.Г. Мовшенсону)][724]
Ты был хайбрау[725], — ты в том неповинен:
Уже в пять лет Дагерр провинциальный
Портрет твой детский выставил в витрине,
С глазами ангела и с тросточкой нахальной.
Ты шел своей дорогой — трудной, дальной.
Высокомерно прожил ты в пустыне.
Что сверстники?! Ты знал — их слава минет,
Ты их казнил улыбкою печальной.
Лишь книги ты еще любил на свете,
И были радостью тебе чужие дети.
Ты ничего не ставил выше чести.
Горжусь, что я была твоей сестрой,
Мой милый брат, мой дорогой хайбрау. —
Пусть Пуговичник заберет нас вместе!
Январь — апрель 1961
1
Ты не горюй, что ты меня оставил.
Мы вместе и теперь живем вдвоем.
Хоть без закона, даже против правил,
Ты здесь со мной, и я с тобой вполне.
Мои стихи, которые ты правил,
Закончу я теперь наедине.
И если стих ступился иль заржавел,
То всё ж его кончать придется мне.
2
Мы ссорились, как парочка влюбленных.
Мирились, словно муж с женой.
Мы не считали встреч уединенных,
И буря проходила стороной.
Делились мыслями, хоть и не часто.
Не угадала я, а ты не знал
Тот час печальный, незабвенный час тот,
Как на руках моих ты умирал…
Нам больше никогда уже не спорить
И не мириться никогда.
Ты прав, ты прав! И, уступая горю,
С тобой я согласилась навсегда.
15 июля, Эльва
Ты был моей юностью. Ты сохранил её.
Меня по фамилии ты называл,
То школьное, детское, прежнее, милое,
Как маминой карточки строгий овал.
Ты был моей юностью. Жили мы рядышком.
Как жаль, что не дожили так до конца.
И я походила на папину бабушку…
А ты — на маминого отца.
Ты был моей юностью, Шурочка, Сашенька!
Не знаю я, как мне тебя называть?
Ты был воплощением счастия нашего.
Теперь я не знаю, как жить мне опять.
27 июля
4
В Эстонии, на том клочке земли,
Где нам по сердцу люди и природа,
Где наши внуки мирно подросли,
Я проведу последних два-три года.
Вот комната твоя и твой балкон,
Кругом обвитый виноградом диким.
Полуденный к тебе спускался сон,
Когда из сада пахло земляникой.
вернуться
В последние годы жизни Е.Г. Полонская написала немало стихов, обращенных к брату А.Г. Мовшенсону, который, не имея своей семьи, всю жизнь прожил вместе с матерью и сестрой. Первое стихотворение (Звезда. 2006. № 11) написано еще при жизни брата, остальные — после его смерти и печатаются здесь впервые.
вернуться
От англ. Highbrow — аристократ ума, высоколобый.
вернуться
А.Г. Мовшенсон умер в конце апреля 1965 г. в Комарове. Из писем Е. Полонской 1965 г. И. Эренбургу: 5 апреля 1965 г.: «Не писала тебе давно, прости. Брат с ноября был в больнице, и я должна была его вытащить оттуда. Было нелегко, ведь у меня немного сил осталось, да разбалывалась я за последние годы… Дома его нельзя было оставить и пришлось поместить в больницу, где он пролежал до середины марта. Так как я самая молодая в семье, пришлось взять на себя все, что полагается, врачей, консультанта, сестер, нянечек, лекарства и сидеть в больнице утром и вечером. Оказалось, у меня хватило духу на три месяца. Но когда брата привезли домой, я сдала». 20 декабря 1965 г.: «У меня был очень трудный год, и я стараюсь держаться как могу. Вчера, девятнадцатого декабря, мы отмечали день рождения Шуры, ему должно было исполниться семьдесят лет. Как мало он сделал из того, что мог, что было задумано, сколько ему пришлось воевать со всякой дрянью, чепухой. Даже некролог в журнале „Театр“ мне пришлось пробивать сильно действующими средствами! Как известно, когда похороны по четвертому разряду, то покойник сам правит» (см.: «Я слышу всё…»: Почта Ильи Эренбурга 1916–1967. М., 2006). 9 мая 1965 г. К.А. Федин писал Полонской: «Очень, очень взволновало меня сообщение о кончине дорогого Александра Григорьевича. Шлю свое душевное участие в этом горе и обнимаю Вас со всею старой, неизменной в долгих годах дружбой… Я так ясно увидал за Вашим письмом хорошо памятный мне облик Александра Мовшенсона — жизнеобильный, ласковый и добрый по-настоящему… Помню его со времен [журнала] „Книга и революция“, куда он заходил нередко в начале 20-х годов. Помню по другим встречам и — раньше всего — по тем, не слишком частым, но запечатленным Серапионовским вечерам у Вас на Загородном. Брат Ваш — хоть он и не был серапионовым — удивительно просто, легко „сливался“ с нашей средою и непосредственно участвовал в наших пересмешках своим остроумием, своим иронически-мягким веселым смехом… Я вижу его живым!»