Лестница, ведущая в Рю дез-Эколь (от нее отходил мой «Школьный тупик»), была плохо освещена, и такое же жалкое освещение (газовое!) оказалось в подъезде и на лестнице. Я позвонила, хозяйка открыла дверь, вручив мне ключ, сказала: «Вы забыли взять его утром. С вас за ключ пять франков. Ведь жильцы их часто теряют». Моя пятифранковая монета исчезла в ее прожорливом кармане, и она, держа керосиновую лампу, проводила меня до моей комнаты. «Разве, покупая керосин, мадемуазель не взяла заодно и спички?» — увы, я не покупала ни керосину, ни спичек!
Я спросила у хозяйки, не может ли она занять мне керосина. «95 сантимов, — сказала она, протягивая непочатую бутылку, — а коробок спичек вы мне вернете»
Дома меня не научили наливать керосин в лампу, и я проделала это очень неловко: лампа сразу стала коптеть, и я долго не могла отрегулировать горелку. Вообще, керосиновая лампа стала моим врагом № 1 в Париже. Я забывала гасить ее вовремя, засыпая с книгой в руках: она продолжала чадить и осыпала меня черной копотью. Фитиль, оказывается, нельзя было резать, а если я его обрезывала, то пламя получалось неровным, цилиндр стекла покрывался изнутри сажей, так что мне долго приходилось чистить его по утрам. Я с горечью вспоминала немецкую пропись, вышитую крестиком на мешочке для пыльных тряпок у нас дома: «Время даром не теряй, лампы утром заправляй!»
Но утром мне приходилось бежать на занятия — на первый курс медицинского факультета. Он назывался в общежитии «PCN», что составляло первые буквы названий трех наук, которые там проходили: физика, химия, зоология и ботаника (последние две объединялись понятием естественные науки)[202]. Лекции начинались в 8 часов утра в специальном здании, расположенном довольно далеко от моей новой квартиры — рядом с Ботаническим садом. Мне очень трудно было попадать к восьми утра на лекции, но ровно в 8 часов двери аудитории закрывались и против вашей фамилии ставили буквы «abs», обозначающие отсутствие[203]. За три отсутствия лишали права посещать лекции, и нужно было много хлопот, чтобы смыть это позорное пятно!
Факультет «PCN» помещался в новом здании, построенном по последнему слову техники. Большие аудитории, расположенные амфитеатром, удобные сиденья и столы с откидными дощечками перед каждым слушателем. Стеклянный потолок, который можно было задернуть черной непроницаемой занавеской, после чего в зале автоматически загорались лампочки. Эстрада и кафедра, черная доска и мел, деревянная палочка и указка и — новинка из новинок! — проекционный фонарь для демонстрации мелких объектов изучения.
Когда я впервые вошла в просторный вестибюль факультета и дежурный поставил крестик против моей фамилии в списке студентов, лежащем перед ним на полированном круглом столе, я поняла, что вступаю в новый этап моей жизни, где каждое мое движение будет иметь значение для моего будущего, и только тогда уразумела, что выбрала трудный и ответственный путь. Каждый дальнейший шаг представлял для меня неожиданность.
Попав в эту строгую аудиторию, я увидела, что все места поближе к кафедре уже заняты тетрадями, портфелями студентов, пришедших раньше меня. Мне досталось неудобное место у прохода в одном из верхних рядов сбоку, и когда началась лекция, я с огорчением убедилась, что улавливаю далеко не все слова.
Студенты, сидевшие впереди меня, стали быстро записывать в тетради карандашами или даже вечными ручками, которые я в тот день увидела впервые. У французских студентов, пришедших в этот зал прямо со школьной скамьи, были навыки, приобретенные ими в школе: записывать объяснения учителя точно, аккуратно, быстро делая в тексте рисунки, которые они копировали с начерченных лектором на доске. В гимназии, где я училась, таких навыков мне не привили. Даже проходя физику, хорошо мне известную, — мы изучали ее по учебнику «отселе доселе», — что же говорить о ботанике и зоологии? Я стала внимательно слушать, стараясь уловить смысл объяснений, потом, отчаявшись, начала рассматривать моих товарищей по аудитории.