Библиотекой заведовал Мирон[205], худощавый сутулый человек, казавшийся не особенно крепким и словно не имеющим возраста. Но под этой незаметной внешностью скрывалась незаурядная сила воли и характера. Почти никто не знал фамилии Мирона, но не было русского эмигранта в Париже или студента, приехавшего туда из России, которого бы Мирон не знал. Я сказала бы, что он знал все о всех. Любя книги, беззаветно преданный им, он страстно интересовался также людьми, знакомился со всеми, кто приезжал в Париж, а все, приезжавшие в Париж, обязательно бывали в библиотеке и рассказывали ему о себе. Мирон глядел на вас своими добродушными глазами из-под толстых выпуклых стекол очков, задавал невинные вопросы, и вы рассказывали ему все — простодушно или хвастливо, с желанием поразить его воображение, или невинно желая получить от него какую-нибудь книгу, которую он давал только избранным, только на короткий срок, только вам.
Этот человек оставался для меня тайной во все время моей парижской жизни и относился ко мне очень хорошо, но я слышала от многих, что его не любят. В тот день, когда я познакомилась с ним, Мирон был необычайно внимателен ко мне, предложил дать мне на руки сборники «Знание» (кажется, тогда только что вышел четвертый номер, где была напечатана «Жизнь человека» Леонида Андреева[206]). У Мирона на стенках были повешены объявления о том, что сдается комната в русской семье и что интеллигенты берут любую работу, не стесняясь расстоянием. Были также объявления о предстоящих собраниях революционных партий, о чьих-то докладах — чьих именно, не помню теперь, но тогда они меня очень заинтересовали. Потом я уже узнала, что парижская группа содействия РСДРП соберется и в эту субботу, как обычно, в помещении кафе де Гобелен.
Унося сборники «Знание» и адрес кафе, куда я решила пойти в следующую субботу, чтобы передать там мою явку указанному мне товарищу, я вернулась к мадам Грелюше в свой «Школьный тупик». Лена Гершанович проводила меня до дому, полюбовалась моей роскошной комнатой, сказала, что живет гораздо хуже, — правда, и платит она в три раза дешевле. После ее ухода я обнаружила, что моя новая длинная шерстяная юбка, купленная по совету моей французской кузины, забрызгана грязью до колен и что мне придется сушить и чистить ее. Длинные плиссированные юбки, доходящие до земли, которые мы носили в тот год, были в Париже моим врагом № 2. С первого ноября шли дожди и дожди. Парижские улицы не подметались, не чистились.
3. Парижская группа содействия большевикам
В субботу вечером с бьющимся сердцем я отправилась на Авеню де Гобелен в кафе, где происходили собрания группы большевиков. Я очень волновалась, потому что никогда не бывала одна в парижском кафе и не знала, к кому обратиться. К счастью, когда я вошла, никто не смотрел на меня, и я просто села за первый попавшийся столик, а подошедшему гарсону заказала черный кофе.
Почти все столики были заняты, но посетители не походили на тех, кого я ожидала встретить: не было ни русских рабочих, ни интеллигентов, имеющих такой характерный вид, что даже в парижской толпе их можно было отличить и по кепке, одетой как-то по-русски, и по нескладному костюму, непохожему на платье француза, и особенно по выражению лица, чуть растерянному, проникнутому какой-то неколебимой верой, что все должно произойти именно так, как надо, — с каким-то отчаянным упорством в глазах.
Люди, которые сидели за столиками около меня, были уверены в своих движениях, перекидывались словами с соседями, спорили или болтали. Некоторые играли в шашки, другие в какую-то непонятную мне игру, которая, как я потом узнала, называлась «трик-трак»[207]. За некоторыми столиками пили пиво, а иным посетителям подавали кофе с маленькими рюмочками спиртного, и они медленно потягивали его, читая газету или разговаривая. Некоторые вставали с места и подходили к стенам, где тоже висели какие-то игры: я видела, что они опускали монету в дырочку, продолбленную в ящике, и потом нажимали на рычажок — по-видимому, там был шарик, который крутился и куда-то падал, потому что я слышала возгласы радости со стороны игроков. Я решила посмотреть поближе и подошла к ящику, висевшему на стене, возле которого никого не было. Над щелью было написано: «Бросьте пять сантимов». Я бросила монетку и сразу нажала на рычажок, шарик выскочил и покатился внутри ящика, ныряя между остриями торчавших там шпеньков, потом остановился в углублении, на котором написано было: «Одна выпивка». В ту же минуту из другого отверстия пониже щели, куда я бросила монету, выпал металлический кружок с надписью: «Одна выпивка». Я взяла его с удовольствием, а сидящий за ближним столиком человек сказал: «Прекрасно, мадемуазель, вам везет. Играйте еще».
205
М.А. Ингбер заведовал эмигрантской библиотекой в Париже, которой пользовались и русские социал-демократы. В повестке дня собрания 2-й Парижской группы содействия РСДРП от 15 декабря 1908 г. значится: «3. Вопрос о библиотеке „Мирона“» (РГАСПИ. Ф. 366. Оп. 1. Ед. хр. 1. Л. 5). Илья Эренбург в 10-й главе первой книги мемуаров «Люди, годы, жизнь» писал об эмигрантской библиотеке и о Мироне: «Библиотека помещалась на авеню де Гобелен, в глубине грязного двора. Я поднялся по винтовой лестнице в помещение, походившее на длинный сарай. Там стояли полки с книгами, лежали русские газеты, там я познакомился с библиотекарем товарищем Мироном (Ингбером). Он был меньшевиком, это меня огорчило; но вскоре я понял, что он озабочен одним: не хочет, чтобы читатели зачитывали библиотечные книги. <…> Потом он относился ко мне благосклонно: я начал писать стихи, а он обожал поэзию. Это был близорукий тихий и доброжелательный человек. Каждый вечер он отправлялся в маленькую пивную на улице Брока, там ел сосиски и работал — составлял каталог зарубежных изданий».
206
Драма Л. Андреева «Жизнь человека» была впервые напечатана в кн. 1 альманаха «Шиповник» за 1907 г.
207