В зале у других столов-гробов тоже сидели веселые компании, не перестававшие болтать между собой и смеяться. Человек на эстраде повторил настойчиво свое предложение — «Посмотрите, посмотрите!» — и сказал, что если никто не захочет добровольно, то он будет назначать. Тогда Ваня вызвался:
— Я хочу посмотреть, что со мною будет на том свете, — и он сделал шаг в сторону эстрады. Таня вцепилась в его рукав и стала умолять его не делать этого, но он отстранил ее и забрался по шаткой лестнице на помост.
Тут конферансье пожал ему руку и объявил громогласно, что «месье согласен узнать тайны гроба и просит всех смотреть внимательно». Зажегся прожектор, обращенный в сторону Вани, где-то раздалась барабанная дробь, и мы все увидели Ваню Залкинда, освещенного ярким светом прожектора, в его скромном черном костюме и рубашке без галстука, как обычно приходил на собрания. Конферансье предложил ему уйти за занавеску, снять пиджак и прислониться грудью к занавеске. Свет погас, раздался звук включения рентгеновского аппарата, и мы все увидели на экране (а занавеска была только экраном) сначала череп Вани, а потом его ребра, лопатки, позвоночный столб, таз, кости ног и рук. Это было так неожиданно, что многие женщины закричали — между ними и Таня, повторявшая: «Не надо! Не надо!» Но все это длилось одно мгновение, и вот уже Ваня, живой и невредимый, весело улыбаясь, вышел на эстраду, раскланялся и направился к своему месту возле нашего гроба.
Отцов пояснил, что нам показывают рентгеновский снимок и что это можно увидеть в любой больнице. Но Таня никак не могла успокоиться и потребовала, чтобы мы поскорее ушли.
Вслед за Ваней и другие захотели посмотреть на себя в загробной жизни, но мы уже уходили. Отцов предложил нам побывать еще в притоне разбойников, но было уже поздно, и тогда он повел нас на городской главный рынок, что было довольно далеко от Больших бульваров. Зато по дороге мы посмотрели ночной Париж — веселый, с подвыпившими прохожими, с ночными ресторанами и кафе, из окон которых доносилась музыка, с полуодетыми женщинами, с мрачного вида молодыми людьми, о чем-то шептавшимися на углах. Когда мы добрались до рынка, уже светало. Со всех сторон к рынку подъезжали ломовики и фургоны, прибывающие из-за города, нагруженные зеленью и овощами, рыбой, огромными мясными тушами. Мы прошли по рядам, полюбовались на поистине голландский натюрморт, на целые аллеи цветов, срезанных где-то на юге Франции или под самым Парижем. Потом мы зашли в ресторан для кучеров — так написано было на вывеске, — Отцов объяснил нам, что именно здесь, и только здесь, можно съесть самый лучший свежий бифштекс во всем Париже[212].
Мы съели по бифштексу, выпили по кружке пива и разошлись по домам.
За все время моего пребывания в группе Отцов разговаривал со мной очень любезно, обращаясь ко мне как к «молодой коллеге», спрашивал, не надо ли мне чем-нибудь помочь в отношении моей медицинской работы, но я никогда не любила, чтобы мне помогали, и предпочитала открывать все перипетии своей медицинской службы сама. Поэтому он перестал навязывать мне свои услуги, и я с годами совершенно забыла о нем, особенно с того времени, когда перестала бывать в группе.
Каково же было мое удивление, когда в 1917 году, в журнале «Былое», уже после свержения царской власти, издатель этого журнала Бурцев опубликовал первый список агентов-провокаторов, в котором я прочла: доктор Житомирский, кличка «Отцов»[213]. Я была поражена, и мне стало понятно, почему этот человек так старался знакомиться с только что приехавшими из России и поддерживать с ними хорошие отношения, так выспрашивал об их связях на родине, о том, с кем они встречались, с кем работали. Это был матерый волк, на протяжении многих лет пригревшийся в парижской группе и, очевидно, причинивший немало вреда.
Мне говорили, что, когда разоблачение его сделалось известным в Париже, оно тоже произвело сильное впечатление на всех тех, кто еще там; оставался.
4. Кого я помню из Парижской группы
(Забытые имена)
1. Яша Вишняк приехал в Париж в конце 1908 года или в начале 1909-го. Красивый еврейский мальчик из зажиточной семьи. Поступил на юридический. Бойкий, веселый, жизнерадостный, не особенно интеллектуальный, но компанейский. Состоял в группе большевиков, потом «отсеялся»[214]. Кажется, был москвич. Остался во Франции, приезжал несколько раз в Советский Союз; во время оккупации Франции участвовал в Сопротивлении. Коммунист, живет в Париже.
212
В архиве Парижской группы содействия РСДРП сохранилось много счетов из ресторанов 1910 г., представленных Житомирским (РГАСПИ. Ф. 366. Оп. 1. Ед. хр. 5. Л. 73 и др.).
213
В № 2 (август 1917 г.) журнала «Былое», который редактировали В.Л. Бурцев, B. В. Водовозов, Е.В. Тарле и П.Е. Щеголев, были помещены материалы, разоблачавшие 10 секретных агентов охранки («Секретные сотрудники в автобиографиях». C. 232–261), но имени Житомирского среди них не было.
214
Поэт М.В. Талов, подружившийся в Париже в 1916 г. с большевиком В.А. Антоновым-Овсеенко, вспоминал: «Владимир Александрович жил у большевика Я.И. Вишняка на улице Эрнест Крессон в клетушке для прислуги, в мансарде. Внизу вместе с Вишняками жил Троцкий» (