VI.
Горушки, конечно, принимали самое деятельное участие в судьбе семьи Маркыча, что выражалось в самых разнообразных формах. Волнение горушкинских баб доходило до крайности. Кума Ѳедосья и кривая Фимушка являлись коноводами и даже похудели за это время от хлопот. Нужно было проследить каждый шаг и Дуньки-сахарницы, и старой Анисьи, и Степаниды. Ведь недаром же прилетела эта жар-птица из Питера и недаром проживает третью неделю. Кривая Фимушка пробовала пытать старуху Анисью, но получила самый обидный отпор. -- Отстань, смола!-- огрызалась Анисья.-- Тебе-то какое дело до нас? -- Да ведь так, Анисьюшка, значит, по суседству...-- тараторила Фимушка.-- Тоже не слепые мы, видим, как ты безпокоишься и в город к дочери то и дело полируешь. -- Не ваша забота... -- Оно конечно... А Авдотья Ивановна как будто и не желает в Горушки ездить, сумлевается. Тошно ей у нас после своего-то генерала... Между собой горушкинския бабы решили, что, конечно, питерская Дунька-сахарница хитра, а старуха Анисья, пожалуй, и похитрее ея оказывает себя. Слова от Анисьи не добьешься. Общественное мнение Горушек решило с перваго появления в деревне Дуньки-сахарницы, что она приехала не за чем иным, как сманить Степаниду. Сама-то, видно, проторговалась, так хочет еще родной сестрой поторговать, Вот и смущает всю семью... Кому шаль, кому ситцу на платье, а любезнюющему родителю водочки. -- А вот какой у ней паспорт, у Дуньки? Так что... приехала тоже одна девушка из Ритера в свою деревню, а паспорт-то ейный у станового... Порядок известный, ежели которая себя девушка потеряет в Питере. Наводили но этому поводу справки через официанта Константина, но паспорт у Авдотьи Ивановны оказался правильный, комар носу не подточит. -- Это ей генерал ейный выправил мещанский паспорт, вот она и форсит,-- судачили бабы. В поведении тоже у Авдотьи Ивановны ничего особеннаго не замечалось. Все больше у себя в номере отсиживается. Раз только по Волге в лодке покаталась, а потом, в другой раз, сездила в женский монастырь и отслужила молебен за здравие раба Божия Гавриила со сродниками. -- Как будто и не похоже, чтобы генералов Гаврилами крестили,-- сомневались бабы.-- Совсем даже не генералеское имя, а мужицкое. -- Из купцов, слышь, генерал-то Дунькин, вот и вышел -- Гаврила. И Коскентин то же доказывает... Куме Ѳедосье и кривой Фимушке не приходила в голову самая простая мысль, именно -- обратить свое благосклонное внимание на Маркыча. Когда оне наконец догадались об этом, то в отчаянии только развели руками. Вот уж прямо сказать: две деревенския дуры, у которых дыра в голове. Не откладывая дела в долгий ящик, оне подкараулили Маркыча, когда он нес какую-то работу в город. -- Здравствуй, куманек! -- И вы здравствуйте, сороки-белобоки. -- В город наклался, куманек? Видно, Степаниду провожать? -- Какую Степаниду? -- Дочь Степаниду... На лице Маркыча явилось недоумевающее выражение, потом он посмотрел на соседок, плюнул и повернул назад. Но, сделав несколько шагов, остановился и предался раздумью. Бабы опять подошли к нему и обяснили уже все начистоту. Голова Маркыча качалась, как маятник у старинных часов. -- А ты-то и не знал ничего, куманек?-- жалела кривая Фимушка.-- Анисья с Дунькой-сахарницей все за тебя оборудовали. Маркыч обругался сначала вообще, потом обругал баб-болтушек и побрел в город. Оно, пожалуй, выходило все верно, хотя и ни одному бабьему слову нельзя верить. В городе Маркычу нужно было снести работу в гостиный двор, но он как-то, сам собой очутился в трактире "Бережок". Денег у него не было, но он подозвал Константина и решительно проговорил: -- Давай рупь, Коскентин. Авдотья Ивановна отдаст... У Константина нашлось всего сорок копеек, и пришлось ими доволествоваться. Явились полбутылки водки и кусок вяленаго судака на закуску. Маркыч выпил залпом две рюмки и разсердился. Вот он вернется домой и задаст Анисье жару и пару... Ах, проклятыя бабы, что оне только вытворяют!.. Удумали Степаниду в Питер сманивать... Хорошо. Достанется и Авдотье Ивановне на орехи, даром, что в шляпках щеголяет. Ловко хвост подкинула... Третья рюмка обозлила Маркыча еще больше. -- А, так вы вот как со мной!-- думал он уже вслух. -- Сел бы ты яишенку, Маркыч,-- с необычайной вежливостью предлагал буфетчик.-- А насчет денег не безпокойся... Авдотья Ивановна за все заплатит. А то парочку пивца... Такое предложение соблазнить хоть кого, тем более, что водка сегодня как-то плохо действовала на Маркыча, точно он пил воду. Человек Константин тоже проявлял необыкновенную услужливость и предупреждал малейшее желание Маркыча. Когда была подана яичница и две бутылки пива, Маркыч налил последнюю рюмку, поднес ее ко рту, а потом поставил на стол и проговорил, обращаясь к Константину: -- А вот не надобно -- и конец тому делу. Не желаем... Что я, пьяница какой-нибудь? Не желаем... Это был в "Бережке", кажется, еще первый случай, когда человек не желал пить уже налитую рюмку. Мало того, Маркыч смотрел на Константина и улыбался. -- Вот я каков есть человек, Коскентин!.. Но знаете вы Маркыча... да. Шабаш, кончено... Маркыч еще ни разу не был в гостях у дочери, и Авдотья Ивановна очень удивилась, когда он вошел в ея номер. -- Ну, здравствуй, Авдотья... Вот и я того, значит, пришел в гости к тебе. Авдотья Ивановна сначала испугалась, но отец не был пьян и улыбался. Она его усадила и не знала, чем угостить. -- Да я того... и закусывал и чай пил,-- предупредил ее Маркыч.-- А чаю, впрочем, собери... Разговор имею к тебе. И даже очень просто... Когда Константин подал самовар, Маркыч, продолжая улыбаться, заметил: -- Гуляй, Матвей, не жалей лаптей... Вот как мы нынче, Коскентин, расширились: на печи и проезду не осталось. Попивая чай, Маркыч болтал о разных посторонних предметах, точно пришел с визитом. -- Тошно, поди, тебе у нас-то кажется?-- говорил он со вздохом.-- Темнота у нас, грязь... вполне необразозание... Скучаешь по Питеру-то? -- Нет, пока ничего. -- Сказывают, у вас там духовое освещение... Светлее, чем днем, а мы тут, как в темноте, барахтаемся... как слепые щенки. По тону этого разговора Авдотья Ивановна поняла, что отец заведет речь о Степаниде, и разсердилась на мать, которая обещалась крепко молчать. Поболтав о пустяках и выпив три стакана чаю, Маркыч заговорил деловым тоном: -- А я на тебя, Авдотья, вот как сердит... Обидела ты меня. -- Это вы насчет Степаниды, батя? Маминька даже совсем напраспо обезпокоила вас... Так, простой разговор был. Мало ли о чем женщины промежду собой болтают... -- Мать тут ни при чем. И даже совершенно наоборот... Я-то ничего сном-делом не знаю, а у нас, в Горушках, которыя посторонния бабы высуня язык бегают. Действительно, был разговор и касаемо Степаниды... Одним словом, дуры-бабы, и больше ничего. От скуки языки чешут... В виду такого мирнаго настроения отца, Авдотья Ивановна потребовала бутылку рябиновой наливки и сама принялась угощать. Маркыч не отказывался, а только заметил: -- Что же, в гостях воля хозяйская... Терпеть ненавижу я эту самую отраву. -- Все во-время, батя. -- Ежели для разговору слово, оно, конечно... Когда половнна бутылки была выпита, Маркыч подвинулся к дочери совсем близко и, осторожно оглядевшись кругом, заговорил: -- А я все-таки, Дуня, того... значит, обида мне от тебя вышла... Затем, напримерно, ты матери все обсказала, а с отцом молчком? Не чужой ведь я тебе и могу вполне соответствовать... Мать она, конечно, мать, а все-таки баба, как ее ни поверни. Я бы тебе не то сказал: бери Степаниду с руками и ногами. Вот и весь разговор... -- У ней есть жених, батя... -- Жених?!.. Такими-то женихами в самый раз забор подпирают... А я все могу понимать. Пропадет Степанида в Горушках, и больш