VII.
Сначала Авдотья Ивановна очень была довольна неожиданным оборотом дела. Оставалось только уговорить сестру, что было совсем не трудно, как она думала. Никто не отказывается от своего счастья. Конечно, деревенской простой девушке страшновато будет решиться на поездку в Питер, будет плакать -- ну, да девичьи слезы подешевле дешевых бабьих слез. С другой стороны, раздумавшись, Авдотья Ивановна почувствовала глухое недоволество поведением деревенских родителей. Как они оба ухватились за будущий дом на Петербургской стороне, и каждый думал только о себе. И Степаниду готовы хоть сейчас продать, только самим бы устроиться, и друг друга тоже не жаль. Авдотья Ивановна даже всплакнула, хотя и старалась оправдать стариков деревенской темнотой и бедностью. А тут еще получилось письмо от "генерала". "Милая Дунечка, зажилась ты в деревне,-- писал старик,-- а, обо мне и забыла совсем. А я все жду... Левая нога болит прежнему, одышка мучит, плохо ем, плохо сплю. Ворочаюсь-ворочаюсь ночью на постели и все думаю, чем-то ты меня, голубчик, обрадуешь, и как идут твои дела. Поцелуй свою милую сестричку от меня и скажи, что ей комната уж приготовлена -- крайняя угловая. Там ей никто не будет мешать. Будет сидеть, как птичка в золотой клетке. С нетерпением жду и вышлю на вокзал лошадей", и т. д. Это только обозлило Авдотью Ивановпу, особенно напоминание об угловой дальней комнате, где "никто не будет мешать". Много девушек прошло через эту комнату, а в том числе и Авдотья Ивановна. "Ишь, что захотел,-- сердито думала она, кусая губы.-- Очень уж разлакомился... Нет, голубчик, это я была дурой, а Степаниду подождешь и даже очень подождешь". А о домике на Петербургской стороне ни одного слова. Очень хорошо. Нет, голубчик, будет: раз была дура дурой, а в другой раз -- атанде, Гаврила Евсеич. Ваше-то лакомство больших слез девушкам стоит, которыя глупыя. В Горушках в это время успела разыграться целая драма. Маркыч начал попивать и под пьяную руку проболтался жене, что отправляет Степаниду в Питер с сестрой, а потом и сам туда же переедет на житье. Анисья ужасно разсердилась и на мужа и на Авдотью Ивановну. Произошла крупная ссора, причем разсвирепевший Маркыч поучил жену. Побитая Анисья, конечно, полетела в город и накинулась на Авдотью Ивановну с попреками и укорами. -- Ловко ты обошла пьянаго дурака, Дунька!.. Наговорила с три короба, а он поверил... Не видать вам Степаниды, как своих ушей. Авдотья Ивановна была возмущена и, дав время матери сорвать сердце, холодно и с достоинством ответила: -- Маминька, и все это вы даже совершенно напрасно выражаете и только без пути себя тревожите... да. Сами вы наболтали, а я бате ни словечка не говорила. Ваше дело... -- Не заговаривай зубов, змея подколодная! Знаю, с чем приползла к нам и свой хвост подкинула... Тебе только бы сманить Степаниду да продать ее своему змею. Все, все знаю, скверная... Старуха пришла в такой раж, что говорить с ней было излишне. Авдотья Ивановна молчала все время, пока мать неистовствовала и всячески ее поносила. Эта политика произвела свое действие, вернее -- Анисья почувствовала усталость и начала причитать, как по покойнике. -- Вам бы, мамынька, холодной воды выпить... -- Отстань!.. Всю жисть эту самую холодную воду пьем... Сама пей, коли нравится. -- И очень даже напрасно себя безпокоите, мамынька. И совсем мне не нужно вашей Степаниды. Пусть выходит замуж за какого-нибудь вахлака да и мается с ним всю жисть, а вы будете любоваться да радоваться, глядя на нее. Пьяный муж будет ее бить, ребятишки буду сидеть голодные. -- Ох, верно, Дунюшка!-- неожиданно согласилась сразу отмякшая Анисья.-- Все у нас пьяницы, ежели разобрать. Вот как все пьют! Илюшка тоже пьет, когда в артели. Когда-то пришел пьянешенек и Степаниду прибил. Одно слово, озорник. Авдотье Ивановне сделалось жаль матери, которая и разсердиться понастоящему не умела. Она припомнила свое горькое детство, пьянство отца, тяжелыя семейныя сцены и целый ряд безобразий, каких детским глазам и не следовало бы видеть. -- Это тебя тетка Лизавета подослала,-- повторяла Анисья, вытирая слезы.-- Одну племянницу сманила, теперь подсылает за другой. -- Не грешите, мамынька... Тетка Лизавета тут ни при чем. Да и разговаривать-то нам с вами, мамынька, не о чем, ежели сказать правду. Вот уеду завтра -- и всему делу конец. Надо и о себе подумать... Я тут у вас, как блудливая кошка. Будет, всего наслушалась. Вы по-своему будете жить, я -- по-своему. Только и всего. Эта косвенная угроза напугала Анисью. А вдруг Дунька возьмет да и уедет: вильнула хвостом и была такова. Впереди было что-то в роде надежды и вдруг -- ничего не останется. Как есть ничего... В голове Анисьи промелькнул целый ряд своей горушкинской жизни, и она окончательно испугалась. -- Стара я стала, Дунюшка...-- заговорила она упавшим голосом.-- Совсем выжила из ума. Вот и мерещится разное... Думаешь-думаешь, как бы все получше да по душе... -- А вы, мамынька, лучше уж совсем не думайте,-- заговорила Авдотья Ивановна, обнимая мать.-- Все устроится помаленьку. Бедностью-то своей ведь мы никого не удивим, а слезами не разжалобим. Только богатым на свете хорошо живется. Маркыч начал заходить к дочери каждый день под разными предлогами и непременно сводит разговор на дом на Петербургской стороне. -- Главное, чтобы он был с мезонином, Дунюшка... Очень это приятно. -- Уж какой будет,-- уклончиво отвечала Авдотья Ивановна.-- Даровому коню в зубы не смотрят. -- А ты старайся, глупая. Ежели баба что захочет, так она чорта за рога приведет. Авдотья Ивановна грустно улыбалась, слушая льстивыя речи отца. У всех у них одно на уме, а никто не подумает, каково ей за всех поворачиваться. Степанида попрежнему как будто избегала сестры и неохотно приходила к. ней. Сама Авдотья Ивановна даже не заговаривала с ней о поездке в Питер, предоставляя приготовить все матери. Старуха Анисья, действительно, старалась и никак не могла понять, что Степанида все отмалчивается и как будто что-то скрывает. -- Совсем как с березовым пнем разговариваем,-- жаловалась Анисья.-- Перечить не перечит и соглашаться не соглашается. Когда почва в достаточной мере была подготовлена, Авдотья Ивановна назначила день отезда. Что же! Будет, погостила, пора и честь знать. Ее потянуло в Питер, туда, где и тепло, и светло, и весело. Тот запас добрых и хороших чувств и мыслей, которыя Авдотья Ивановна везла с собой на родное пепелище, был израсходован. Окончательное обяснение с сестрой Степанидой произошло без всяких затруднений. Девушка имела такой покорный и даже испуганный вид.-- Ты меня боишься, Степа?-- спрашивала Авдотья Ивановна, обнимая сестру и заглядывая ей в глаза. -- Боюсь...-- откровенно признавалась Степанида. -- Тебе не хочется ехать в Питер? -- Не знаю... Потом Степанида расплакалась. Авдотья Ивановна начала сердиться. -- Я ведь тебя не тащу силой, глупая,-- говорила она.-- Не хочешь -- оставайся дома. Степанида продолжала плакать. У Авдотьи Ивановны мелькнула мысль об ея женихе. -- Тебе, Степа, может-быть, твоего Илюшку жаль? -- Жаль... -- Да ведь ты его не любишь?.. -- Не люблю, а все-таки жаль... Пропадет он без меня. Совсем он глупый.