Вдруг на площадке пятого этажа щелкнул дверной замок, и мы, прижавшись друг к другу плечами, застыли. Сквозь сетку нам было видно, что на площадку вышли двое мужчин. По-видимому, им было не до нас, потому что они довольно безразлично посмотрели наверх и, достав сигареты, закурили. Некоторое время они дымили молча, потом заспорили.
Послушай, — говорил один, — ты можешь теперь рассыпаться перед нами в любезностях, но помни одно: двадцатое марта я тебе никогда не прощу.
А мне и не нужно твое прощение, — отвечал ему второй. — Я предлагаю тебе одно...
Та женщина в сквере была права: весь мир выяснял отношения. Но дверь квартиры широко распахнулась, и вместе с музыкой и криками на площадку вырвались две девушки:
— Вот они, наши ораторы! А ну пошли. Там Юра фокусы показывает.
Площадка опустела. Мы встали и отошли к стене — так снизу никто не мог нас увидеть. Девочка встала спиной к батарее и расстегнула пальто. На ней было светло-серое платье, в платье она выглядела намного взрослее: это пальтишко, старое и тесное, с потертыми рукавами, превращало ее в ребенка. Медленными, какими-то сонными движениями она сняла с плеч пушистый платок и бросила его на подоконник.
А твой человек? — спросил я.
Нет никакого человека... и вообще никого нет...— сказала она, глядя мне в лицо. — Была компания слюнявых мальчишек. «Узнай по поцелую» — есть такая игра. Противно...
Я взял ее за плечи, притянул к себе и, помнится, удивился, как крепко она ко мне прижалась. Ее макушка была на уровне моих губ, лицо уткнулось в воротник пальто.
— И ты сбежала... — сказал я в ее теплую макушку.
Она подняла лицо.
— И я сбежала к тебе, — сказала она вдруг, высвободила руки, обняла меня за шею и со вздохом потянулась к моим губам.
Я целовал ее в глаза, щеки, а она стояла на цыпочках в моих шерстяных носках, и сапоги ее стояли рядом пустые, один из них скучающе прислонился к стене.
Часам к пяти переулками и, проходными дворами мы добрались до ее дома. Крыши, тротуары и мостовые были покрыты толстым слоем нового снега. В небе прояснилось, облака расползались по краям, и над нашими головами в темной сини стоял широкоплечий Орион. Тонкая талия его была повязана косым кавказским пояском. Отвернувшись от нас, он смотрел поверх крыш отчужденно и строго.
Мы шли быстро, почти бежали: было холодно.
—Не исчезай... — повторяла она на ходу, заглядывая мне в лицо. — Не исчезай, пожалуйста. Я ничего о тебе не знаю... Где ты, откуда ты, кто ты... не исчезай...
Я обнимал ее, не говоря ни слова. Мне было странно слышать эти слова, мне хотелось слушать их без конца.
—У тебя экзамены, да? — говорила она. — Тебе надо готовиться, да? Я буду тебе мешать?.. Ну, тогда через месяц, да?
«Какой еще месяц? — пытался я сообразить. — При чем тут месяц, если мы будем вместе и завтра, и послезавтра, и каждый день?»
В прихожей было темно и пахло мандаринами. На кухне горел свет, там звенела посуда.
Танюша, ты? — хрипловатый старушечий голос.
Я, — безразлично отозвалась Таня, снимая сапоги, и показала мне глазами на дверь в комнату.
Одна? — спросила старуха. На кухне зашаркали шлепанцы.
Светланка уехала, — ответила Таня и, быстро кивнув мне на дверь, сама поспешила на кухню в чулках. — Я их встретила на улице.
Я прошел в темную комнату и прикрыл за собой дверь.
— Ты отпустила ее с этими сорванцами? — спросила старуха. — Не ожидала, а то бы давно разогнала их по домам. Я специально велела ей дожидаться тебя: думала, не разрешишь.
— А что здесь плохого? — сердито спросила Таня. Как «что плохого»? Перепились все. Машину разобьют и девчонку сгубят.
Во-первых, их отец повезет. Отец одного мальчишки.
Ты его видела, отца-то?
Видела.
Пьяница небось какой-нибудь... — ворчливо сказала старуха. — Куда он их повез-то? Где искать будем?
Как куда? В поле. Они мне так и сказали: поедем в поле.
В поле... — повторила старуха. — Что ж ты-то с ними не поехала? Мне все было бы спокойнее.
- Устала я, тетя Шура.
— Устала... Скажи уж: «Еле на ногах держусь». Где это на тебе ездили? Дрожишь как овечий хвост.
Старуха помолчала, погремела тарелками. Зашипела струя воды из-под крана.
Как сироты безродные, — угрюмо сказала она наконец. — Одна сопливка домой гостей зазывает, другая на всю ночь куда-то усвистала... Что, тесно вам двоим в одной комнате?
Я не хотела Светке мешать... — печально сказала Таня. — Пусть похозяйничает.
И похозяйничала. Гляди. Зазвенели осколки.
Подумаешь, — равнодушно сказала Таня.
— Не «подумаешь», а выдрать некому. Ох, я бы эту босоту шуганула... Сколько денег извели. Пальто теперь когда купишь?
Молчание.