На тех полянах, где сидела плачущая Уралочка, вырос горицвет, а где сидела Увелька — заголубели незабудки.
Урал и его дочери выбрали озерный и березовый край, где нынче санаторий «Урал». Тут светлее небо и ярче солнце. Стало легче на душе Урала и его дочерей. А когда дед Емеля попарил Урала в своей баньке, батыр почувствовал себя еще лучше. И прожил он до ста лет.
Такую легенду рассказал мне Виктор Парфентьевич. Собственно, это только набросок. Легенда еще обрастет подробностями, обогатится, что-то изменится. Не исключено, что она и вовсе не приживется, не приглянется людям. И все-таки Виктор Парфентьевич уверен, что легенда нужна; Не эта, так другая. Курорт без легенды скучен и пресен. Но самое главное то, что легенда тоже целебна. Она одухотворяет лечение. Она распахивает настежь «двери» самовнушения.
Санатории «Урал», «Тургояк», дом отдыха «Карагайский бор», другие здравницы должны иметь свои легенды. Свой образ. Свою особинку. Свой мир. Чтобы можно было войти в него и выйти. И потом долго вспоминать, а приятные воспоминания тоже имеют целебное последствие. Тому же «Уралу» Виктор Парфентьевич предлагал завести баньку деда Емели, заказать на фарфоровом заводе фирменные кружки, пригласить мастера-фотографа.
Озеро Тургояк должно быть окутано легендами, как туманом. Допустим, есть на нем остров Веры, монашки-отшельницы. А много ли озер без острова Любви или острова Свиданий? Согласитесь, на остров без всякого названия, безликий, человек ступает никак не подготовленный внутренне. Другое дело — остров Веры, тут душа самонастраивается. Особый душевный лад сложится при упоминании об острове Любви. Все это очень тонкие вещи, но они исцеляют душу, а говорят, при здоровой душе легче вылечить тело.
— Так вот, знайте, — сказал Борис Федорович Соколов, — в Челябинске есть каштаны.
Оказывается, знакомый Соколова — Геннадий Дмитриевич Яковлев лет двадцать назад привез из Киева пять саженцев каштана. Все, кроме одного, погибли в борьбе за существование. Торцами двух домов он защищен от северных ветров и потому благополучно переносит уральские зимы. Правда, выглядит он все еще подростком. Все-таки при нашем скудном солнце прирост невелик. А главное — каштан был несколько раз сломан, но, демонстрируя волю к жизни, отращивал новый ствол.
Не климат, а люди мешают прижиться южанину в Челябинске. Потому-то Соколов и Яковлев держат в тайне местопребывание новосела. И я скажу только о том, что каштан живет в районе технического университета.
Итак, в нашем городе растет каштан. Весной он с некоторым опозданием распускает листья, красивые, непривычно большие. Цвести-плодоносить еще не начал. Торопиться ему некуда, каштаны среди деревьев долгожители, только бы ему выжить.
Нет, в Челябинске живет не один-единственный каштан. Каштаны растут и в моем саду.
Я родился на Украине и часто бываю там в гостях. В 1982 году я привез из Харькова три саженца каштана и посадил их в саду. Они прекрасно растут, не болеют. Одно дерево вымахало уже метров под пять, другое пониже. Пока не цветут.
Добавлю, что еще три каштана растут на северо-востоке, по улице Хохрякова. Два дерева прямо на улице, а третье во дворе дома на берегу озера Первого. Каштаны давно уже цветут и плодоносят.
Илья Герчиков
Этот город, знакомый до камня…
Я мог бы начать свои записи с воспоминания о том, как приехали мы с женой почти полсотни лет назад в Челябинск. С вокзала в соцгород ЧМЗ, где жили мои родные, добирались на модном тогда транспорте — «коломбине», грузовике с фанерной будкой для пассажиров. Был дождливый сентябрь. На конечной остановке, улице Сталеваров, нас ждал «сюрприз» — огромная лужа. «Коломбина» остановилась как раз на ее середине.
Грязи оказалось по-щиколотку, и вполне законным был вопрос супруги: «Куда ты меня привез?»
Потом, с годами, соцгород рос, хорошел, асфальтировался и озеленялся. И если бы не его феноменальная загазованность.
Сложной оказалась тогда моя работа в качестве санитарного врача. Приходилось штрафовать незадачливых комендантов общежитий и бездельников-управдомов. Их реакция была естественной, — начальник ЖКО товарищ Аляев накатал моему начальству «телегу», просил оградить его от врача-хулигана Герчикова, который, якобы, ворвался в его кабинет в пьяном виде и учинил погром. «Телега» должна была сработать безотказно: врач-еврей, оказавшийся погромщиком, вроде как врач-отравитель. Но, так как я человек абсолютно непьющий, а в кабинете Аляева к тому времени еще не успел побывать (он не смог объяснить главному врачу СЭС, умнице Горыниной, даже как я выгляжу), я был «реабилитирован». Дальнейшего хода моему «делу» Аляев не дал, а позднее даже «зауважал» меня, поняв, что я ему не мешаю в работе, а как раз наоборот.
На санитарной работе я, до «мозга костей» стоматолог, долго не задержался, какими способами ни пытались меня удержать. Благодарен я за это моему отцу — старому стоматологу, обожавшему свою специальность. Он требовал, чтобы я бросил свою не «врачебную» работу, которую у них в местечке выполнял в старые времена… жандарм. «Бывало, — рассказывал отец, — найдет жандарм на базаре дурно пахнущий продукт, живо швырнет его наземь, затопчет сапожищами да еще попутно недобросовестному, обомлевшему от страха продавцу по зубам съездит».
Ушел я в свою (и отца) любимую стоматологию, в 1-ю дорожную больницу станции Челябинск. И не пожалел. Сколько десятков тысяч земляков входило в мой кабинет с искаженными страданием лицами, а выходило с улыбкой. Здесь появилось у меня и много друзей из числа как коллег, так и пациентов.
К старому жизнелюбивому толстяку, доктору Шмиреру привлекли меня не только его гуманность, открытость и профессиональный опыт, но и великолепное чувство юмора. Наблюдая за ним, я понял, что юмор может стать союзником врача, одним из эффективнейших лекарственных средств. Один из первых выдающихся терапевтов города, Шмирер знал наизусть не только диагностику и лечение всех болезней, но и… сотни анекдотов, веселых баек, коими щедро «потчевал» своих пациентов или уставших коллег. Не был он ни кандидатом наук, ни, тем более, «доктором», но ученость его была столь высока, что не только врачи, но и многие профессора считали его своим учителем.
Своим учителем считаю его и я. Стоматологии меня учили другие, а Иосиф Владимирович, сам того не подозревая, учил меня сложнейшему искусству обращения с больными.
Когда Шмирера не стало, жена его решила переехать к внукам в Свердловск. Позвонила главврачу дорожной больницы Н. (не буду называть его фамилии, в общем-то человека порядочного) и попросила принять в дар коллективу богатейшую медицинскую библиотеку мужа, которую он собирал десятки лет, а также некоторые личные вещи, включая старый потертый портфельчик, с которым он в молодые годы бегал по врачебному участку. Главный врач не нашел ничего лучшего, как ответить, что в больнице и без того тесно.
Жена Шмирера, со слезами обиды и горечи, попросила помочь. Моя дочь работала тогда в областном краеведческом музее, и мы посоветовали передать все эти бесценные сокровища туда.
Несколько личных вещей Шмирера, а также конспекты лекций основоположников отечественной медицины, которые он вел во время учебы в Казанском университете, супруга его подарила мне. Тогда-то у меня впервые и возникла мысль о создании в больнице музея.