-- И у суседей нет... Семишкина кобыла охромела, у других кони в пасеве. Да и какие у нас кони... Мерин один, да и тот кривой.
-- Этакое пропащее место!-- выругался старик и даже бросил свою шляпу о-земь.-- Параха, так как же мне с барином быть?..
-- Увезешь назад в Кын,-- хладнокровно ответила Параха, почесывая одной голой ногой другую.
Средняго роста, с бойким лицом и высокой грудью, эта Параха была по-деревенски завидная баба. Ветхий, истрепанный сарафанишко из линючаго и гнилого ситца сидел на ней с тем особенным щегольством, как ходят только заводския бабы. Здоровая, загорелая Параха глядела вообще козырем, как все чусовския бабы, побывавшия на сплавах.
-- Придется, видно, тебе, барин, на душегубке рекой подыматься,-- решил наконец старик:-- вот Параха в лучшем виде предоставит... Предоставишь, Параха?.. Вон и лодки валяются: любую да лучшую выбирай.
Параха помялась для церемонии, а потом согласилась.
II.
Наши сборы были недолгие. Параха сбегала в избу захватить пониток и краюшку хлеба, наказала что-то семилетней босоногой девчонке, потом перемолвилась чрез окошко с больной старухой -- и все тут. Было часов около десяти утра, и в воздухе чувствовался наливавшийся летний зной. Наши лошади стояли, понурив головы, и тяжело отмахивались грязными хвостами от жужжавших слепней. Мы спустились под гору, к реке, где на берегу валялось до десятка лодок-однодеревок, известных под названием душегубок. Название самое подходящее, потему что, когда я поместился в одну из таких скорлуп, а за мной стала Параха с легким шестиком в руках, борта лодки отделялись от воды всего каким-нибудь вершком запаса.
-- Надо бы с барина на шкалик...-- говорил старик, отталкивая лодку.
-- За что это шкалик-то?..
-- Как же... Вот какая баба-то: дерево смолевое, да и солдатка к тому будет.
-- Будет тебе, мелево!..-- огрызнулась Параха и так двинула шестом, что наша лодка полетела вверх стрелой.
Нужно сказать, что чусовляне, как мужики, так и бабы, никогда не ездят в своих душегубках сидя, а непременно стоя. Маленькое и короткое веселко лежит в носу лодки только на случай, когда выдается особенно глубокое место, где шестик не достает, или когда приходится переплывать реку. Около берега лодка всегда идет на шестике, т.-е. пловец стоит на носу лодки и упирается шестом в дно. Когда плывут двое, то можно полюбоваться,-- душегубка летит вперед, как щука. С непривычки так и кажется, что в такой верткой и неустойчивой лодке вывернешься на десяти саженях, особенно в бойких местах, как чусовские переборы, где струя бьется в край лодки с шумом и точно нарочно старается опрокинуть ее. Но стоило присмотреться к той же Парахе, как она твердо стояла своими голыми ногами и как ловко работала шестиком, чтобы всякий страх прошел навсегда.
-- Ведь ты устанешь скоро?-- спрашивал я, с удовольствием растягиваясь по дну лодки.
-- Зачем устану... сызмальства на воде бьемся... привышны... А пристану, так бечевой пойду... не впервой.
Параха молодцовато взмахнула шестом, который едва доставал до дна. Несмотря на малую летнюю воду, Чусовая все-таки представляла и тенер громадную силу сопротивления,-- чувствовалось, как струя била в дно лодки и точно не пускала ее вперед. Падение в некоторых местах было настолько велико, что положительно приходилось плыть в гору. Из сплавных рек Чусовая в этом отношении занимает первое место.
День был великолепный. Скоро сделалось до того жарко, что можно было изжариться в собственном соку. А Параха все помахивала своим шестиком, и можно было только удивляться железной выносливости этого на диво сколоченнаго тела. Ведь эта работа пойдет и час, и два, и три. Каждый шаг вперед покупался громадным напряжением, а лодка шла ровным, мерным ходом, точно работал не человек, а машина. Изредка Параха отмахивалась от одолевавших ее мух, отирала пот с лица и с улыбкой начинала опять мерять дно своим шестом.
Замечательная это река Чусовая... Как все настоящия красавицы, она хороша неувядающей красотой, которая в каждое время года имеет своеобразную прелесть. Весной -- это дикий, неукротимый зверь, который играет с ревом и стоном, бросаясь на теснящия каменныя громады; осенью -- это суровая, угрюмая река, которая льется точно по высеченному в горах коридору; зимой -- настоящая спящая красавица, скованная льдом и запушенная глубоким снегом. Теперь, летом, Чусовая катится в зеленых берегах, мимо бойцов, горных теснин и крутых мысов ленивой струей, которая бурлить и бунтует только на переборах. Что-то такое ленивое и сонное, ласковое и сильное чувствуется кругом... Вон и кустики распушились по берегу и свесили над водой свои зеленыя ветки; вон густая сочная осока зеленым бархатным ковром ушла в самую реку; вон красуются на берегу заливные луга, дремучий хвойный лес, свежие березняки и остальная лесная поросль. Откуда-нибудь из осоки бросается в воду утиный выводок, там насвистывают кулички и разная другая болотная мелочь. Всем и честь, и место, и покой, и только на голых скалах остаются грязнобурыя полосы, обозначающия вешний уровень воды. Глядя на развертывающияся пред вами картины мирнаго горнаго пейзажа, как-то отказываешься верить, что эта же самая река поднимается весной иногда на три сажени и сметает, как пыль, не только траву и кусты, но многолетния деревья. Хороша именно эта дремлющая сила, которая отдыхает теперь, как заснувший богатырь.
Да, мирно и тихо кругом. Горячо печет уральское солнце. Кое-где высыпет на берег мертвая деревушка, попадет гульная лошаде, которая мирно пасется в густой траве, обгонит лодка,-- и опять зеленая пустыня охватит вас своим чарующим покоем, точно плывешь в каком-то сказочном царстве. Вон и каменные дворцы, крепости, башни, валы... Там, высоко-высоко над головой, по уступам и трещинам лепятся горныя ели и сибирские кедры, и кажется, что это не деревья, а живые люди. Вон спрятался за выступом скалы целый военный отряд, выше на скале неподвижно торчит часовой, а там из-за зубчатых стен выглядывают одне головы сказочных богатырей. Не хочется верить, что все здесь мертво и пусто. Воображение ищет движения и жизни, глаз придает человеческия формы дереву, ухо слышит и далекий звон, и окрик часовых, и неясный гул тяжелых шагов... Нет, это одна река, сжатая в каменных берегах, разговаривает сама с собой и разсказывает безконечную сказку.
Мечтаешь с открытыми глазами и чувствуешь, как делаешься сильнее и точно лучше. Даже Параха на время превращается в сказочную улыбающуюся красавицу, которая ведет свою лодку куда-нибудь в замок...
-- Ноне вода у нас страшенная была по весне,-- говорит Параха,-- коломенок страсть сколько убилось... Больше внизу, у Кумыта под бойцами.
-- У Молокова?
-- И у Молокова и у Горчака... Слышь, семнадцать барок один Горчак сел. Страсть была одна... Ну, и верховые бойцы тоже здорово играли. Сила не взяла на барках-то... Человек сотня бурлачков перетонуло, сердешных. Снега больно глубоки были, а весна выпала поздняя, дружная,-- ну, река и взыграла. Теперь чусевлянам на все лето хватит работы: металл добывают из воды, а потом грузить будут на полубарки да сплавлять по межени {Межень -- летняя вода.}.
-- А под верхними бойцами тоже много убилось коломенок?
-- По всей реке... Наши деменевские страсть сколь денег зарабливают с убивших коломенок.
-- А ты?