— Мама, — спрашивает Кетле, — разве должны быть на свете войны?
Что бы я делала без Кетле! В дочери, которой теперь десять лет, все мое счастье, мое утешение, моя радость. Когда мы вместе проводим вечера или беседуем, лежа в постели, ты с нами. Мы — одно сердце, и твою тоску по дому мы переживаем с такой же силой. Спрашиваем друг у друга: где-то наш папочка сейчас? Тоже собирается спать? Или стоим у окна и смотрим на звезды. Это те же звезды, которые видишь и ты. И тогда Кетле спрашивает, почему должны быть войны на свете.
— Войн, Кетле, вообще не должно быть.
— Почему же их все-таки ведут?
— Гитлер хочет завоевать мир. Потому сейчас война.
— Если бы все были такими, как наш папочка, — говорит она, — войн не было бы.
— Да, тогда не было бы войн и нужды. И никакой полиции.
— Я никогда не выйду замуж, — говорит Кетле.
— Почему же?
— В замужестве тебя ожидают одни несчастья.
— Что ты, я, например, очень счастлива.
— Ты? — В ее голосе слышу недоверие. — Ты же всегда была одна! Теперь ты снова одна и несчастна, так как папа не с нами.
— Да, это верно.
— И плачешь.
— Да, разве можно не плакать, когда мы так любим друг друга?
— Вот видишь. — Кетле отбрасывает локоны со лба. — Нет, нет, все что угодно, только не любовь.
— В этом, Кетле, человек не властен. Любовь к нему приходит неожиданно. Без нее, думается мне, жизнь неполноценна. Если это настоящая любовь.
— А как узнать, что это настоящая любовь?
— Это чувствуют. Она преображает человека. Делает его лучше.
— А вы сразу, как только познакомились, почувствовали, что это настоящая любовь?
— Мы так полагали. Потом проверили наши сердца. Порой можно ошибиться.
— И потом поженились?
— И потом обручились.
— Ах так, обручились, напечатали специальные карточки, была помолвка?
— О нет, — отвечаю я, смеясь, — для этого не было времени. С субботы на воскресенье мы хотели уехать, папочка и я. Совершить вылазку в горы. О помолвке мы и не думали. Когда он зашел за мной, — я уже ждала с упакованным рюкзаком, — дедушка не хотел меня отпускать. Вы еще не обручены, заявил он, и тебе, Лина, надлежит больше заботиться о своей чести, а также думать о родственниках. Мы озадаченно смотрели друг на друга, я и папочка, были сильно разочарованы, и я уже считала прекрасный воскресный отдых потерянным. И тогда папочка внезапно бросился к выходу и исчез. Примерно через четверть часа он вернулся, выложил перед дедушкой на столе два золотых обручальных кольца, которые он только что купил, и сказал:
— В качестве жениха и невесты мы горячо приветствуем всех родственников и заранее сердечно благодарим за поздравления!
Потом одной рукой он схватил рюкзак, а другой просто вытащил меня из комнаты. Растерявшийся дедушка молча рассматривал кольца. Это было чудесное воскресенье.
— Замечательно! — Кетле смеется, она в полном восторге. — До чего здорово!
— Да, папочка оказался молодцом. Он всегда такой.
Когда я думаю о твоей веселой беспечности, о полном отсутствии у тебя уважения к обывателям и мещанам, о твоих шутках и проказах, твоей честной, открытой и благородной политической борьбе, у меня становится тепло на сердце. Воспоминания утешают и вселяют уверенность.
— Они никогда не могли сломить его волю, — говорю я Кетле. — Он и сейчас что-нибудь придумает, чтобы выйти из затруднительного положения.
— Безусловно, мамочка, наш папочка сделает это, вот увидишь!
Так мы ободряем друг друга, наполняя одинокие вечера яркими картинами воспоминаний и надеждами, и мечтаем о том времени, когда ты вернешься домой. Если ты вернешься…
Получаю на несколько дней отпуск и еду с Кетле к родителям. В небольшом провинциальном городе отчетливее, нежели в Берлине, ощущаешь перелом в настроении людей. Он медленно назревал, но наконец наступил. Интенсивное движение в крупном центре и постоянно царящее в нем оживление затушёвывают, скрывают появляющиеся признаки неуверенности. Здесь же я неожиданно замечаю, что со мной здороваются бывшие противники. Правда, с известной и еще необходимой пока осторожностью, но здороваются. Когда мы возвращаемся домой, наша соседка встречает нас па лестнице, как прежде, когда гестапо арестовывало нас одного за другим. Только тогда она смотрела язвительно и злорадно, теперь изображает радость, видя нас, чуть не бросается мне на шею. Ее мышиные глазки теперь бегают еще быстрее, тревожно и с выражением отчаяния блуждают по сторонам, поглядывая то на одного, то на другого, словно в поисках понимания и защиты. Это отвратительно.