Любил Рональд брать на природу и Катю. Она не слишком глубоко вникала в биологические процессы, но остро, чутко и радостно воспринимала пейзажи, красоты, особенности ландшафта именно среднерусского, хотя превыше всего любила природу южную, щедрую, пышную, кавказскую, с лианами, ручьями, скалами и многовековым самшитовым лесом...
Но и в Подмосковье она чувствовала себя счастливой осенним влажным утречком в бору, на грибной опушке, среди болота с клюквой и у мшистых лесных корней. А то после утомительно-скучного рабочего дня отправлялись Роня с Катей вдвоем куда-нибудь на озеро Царицынское, Петровско-Разумовское, Измайловское или на речку Клязьму в Мамонтовке. Брали они лодку и плавали до сумерек или первых и еще неярких звезд.
Однажды в такой вечер на лодке зашла у них речь обо всем, недавно пережитом и выстраданном. Оба признались, что не гаснут в душе сомнения и нет ясных ответов на мучительные вопросы.
— Какое-то распутье, — сказал Рональд. — Полный внутренний разлад. Я понимаю, что ко всему можно искусственно подогнать стандартные, идеологически выдержанные объяснения. Это я, кстати, и делаю на своих лекциях. Но внутреннюю веру в безошибочность этой нашей монопольной партии я утратил.
— Мы, вероятно, чувствуем одинаково и мыслим очень близко, — говорила Екатерина Георгиевна. — Но я твердо знаю одно: нельзя отрываться от всех. Нельзя думать, что вся рота идет не в ногу, и лишь ты один идешь в ногу. Это гибельный индивидуализм и пропасть бездонная. Я думаю, что объяснения еще впереди. Что-то мы возможно поймем. Но это не значит, что можно сидеть сложа руки и не драться за правду. Завтра я опять иду к президенту Академии наук Комарову, буду настаивать, чтобы он написал письмо в защиту Винцента...
В те же первые дни июня 1941 года пришел к Вальдекам вечерком Павлик Ковальский с письмом от Ежички. В году истекшем Ежик участвовал в штурме Выборга, потом его воинскую часть перекинули от финских хладных скал почти до пламенной Тавриды, очутился Ежик на Украине и поступил курсантом в Сумское артиллерийское училище, пресытясь вдоволь солдатской лямкой и возжелав переменить ее на офицерский планшет. Писал он товарищу-медику, как всегда, с юмором и оптимистически.
Для своих родителей Ежик, еще будучи в Москве, сконструировал прибор, который он величал конвертором. Прибор предназначался для слушания коротковолновых западных радиостанций и состоял из пяти ящичков с хитроумной начинкой. Ежик научил пользоваться конвертором и друга Павлика. Конвертор подключался к домашнему радиоприемнику СИ-235.
В тот вечер у Рональда были выпускные экзамены, то есть он принимал их у своих студентов-заочников Московского областного пединститута. Студенты не очень оправдали надежды педагога, и пришел он домой раздраженный и усталый. Павлик возился с приемником и конвертором, а у стола сражались в шахматы два друга дома — старый товарищ Германн, уцелевший в передряге 1937 года, и С. А. Поляков, «старый скорпион», недавно вернувшийся из ссылки за грехи сына-троцкиста и нашедший приют в доме Вальдеков. Выяснилось, что некогда с ним порознь дружили и Катя, и Рональд! Мир тесен, точнее, настоящих людей в нем... негусто!
Между тем под руками Павлика конвертор зашипел, захрапел, заговорил и, наконец, прямо-таки залаял: это Павлик поймал из дружественной нам гитлеровской Германии речь какого-то там гаупт- или оберштурманнфюрера Фрича. Этот крикливый оратор грубо облаивал британскую парламентскую систему и всю европейскую демократию. Лай был громок и уже резал ухо. Рональд взмолился о пощаде — ему и без Фрича тошно!
— Напрасно выключили! — посмеивался товарищ Германн. — Он клеймил Британию, требовал, чтобы она, мол, доказала свой демократизм на деле: отпустила бы все свои колонии на свободу!.. Послушайте, Павлик, поймайте нам через два часа Англию! Через два часа должна начаться передача со станции «Нейер Фрайер Зендер». Это новая антифашистская станция Второго, социалистического Интернационала. Ну, знаете этих... Фриц Адлер, Вандервельде и т. д. Станция очень занятная. Наши газеты часто теперь дают ее материалы, но не называют источника. Вот услышите, через два часа они уже будут реагировать на речь Фрича. Это очень занятно!
— А кто он такой, этот лающий товарищ? Как его, штурмфюрер и прочее?
— Руководитель отдела антибританской пропаганды у Геббельса. Умора! Обязательно надо послушать, как они его отбреют!
Рональд как вежливый хозяин, да и просто любя Германна, не захотел лишить его удовольствия и кое-как высидел, поклевывая носом эти два часа. Павлик поймал «Нейдер Фрайер Зендер» без труда. Иронический немецкий голос уже «реагировал» на речь Фрича, когда Павлик окончательно настроился...
«Мы сейчас с любопытством наблюдали кривляние господина Фрича в красной тоге поборника демократии... Еще любопытнее будет понаблюдать его через недельку в стальном панцире антибольшевистского борца!»
Ночное радио разносило эти фразы с английского берега примерно в дни 14—16 июня 1941 года... Дивизии вермахта, даже не слишком заботливо соблюдая звуко- и светомаскировку, уже занимали рубежи, танковые рептилии ползли к Сувалкам... И через неделю, как предвидело радио «Нейер Фрайер Зендер», пропагандисты Геббельса уже орали в микрофоны о приказе фюрера двинуться на восток..
...В то утро Катя и Рональд рьяно переводили какой-то срочный заказ от редакции «Иностранной литературы». И не ведали, что патриотическая Москва, услыхав первые тревожные вести, уже штурмует продовольственные магазины, ларьки и лавки. Когда включили по некоему инстинкту свое радио, товарищ Молотов, слегка заикаясь, говорил слова, падавшие камнем на сердце...
Не сговариваясь, Катя и Роня кинулись в столовую, где накануне Сергей Александрович Поляков забыл на буфете пачку папирос.
Задымили. Дослушали речь Молотова. Заплакали оба. Обнялись. Ничего друг другу не высказав, без всяких слов постигли вмиг, что распутия, сомнения, колебания улетают, как дым, куда-то далеко назад, в небытие. Теряют всякий смысл и свое значение. Сейчас для обоих одно дело жизни — спасти детей и Отечество от злой общей беды...
И Рональд Вальдек, в чем был, побежал в Бауманский райвоенкомат проситься на передний край войны.
Его сразу не взяли. От Военной академии и пединститута на него была подана бронь, то есть временная отсрочка от призыва. Один месяц он еще дочитывал свои курсы, принимал экзамены, выдавал, подписывал дипломы. Гулаговский начальник, староста его первой группы Особого факультета, дал ему отличную характеристику и помог снять бронь. Еще несколько суток Рональд дежурил на крыше академии, тушил зажигательные бомбы и был легко ранен в первую бомбежку Москвы осколком зенитного снаряда. Катю Вальдек эвакуировали куда-то в Башкирию вместе с институтом.
Еще день спустя Рональда вызвали в военкомат, отобрали паспорт, выдали предписание и послали на формирование новой московской дивизии в город Рыбинск.
8 августа 41 года под селом Войсковицы он участвовал в первом смертном встречном бою на Ленинградском фронте.
КОНЕЦ ВТОРОЙ ЧАСТИ
Ф. Штильмарк