Аленка сбавила ход, повернулась к Насте:
—Видишь село? Светлогорье. Село капитанов!..
Когда поравнялись с селом, на берегу, на взгорье, как курочки на нашесте, сидели на лавочке люди в морской форме. Один из них встал и помахал рукой. Аленка включила сирену, и вся её бригада встала, подняв в приветствии руки. И речники встали, подняли фуражки над головой. И так стояли, пока катер не ушел от них на почтительное расстояние.
— Вы их знаете? — спросила Настя.
— Нет,— покачала головой Аленка.— Это старые капитаны, те, что не плавают, а уж на покое. Светлогорье — село капитанов. Речная профессия у них из рода в род переходит. И днем ли идет пароход мимо села, ночью ли — загудит протяжно. Традиция!..
Настю взволновал рассказ Аленки; она долго смотрела в ту сторону, где сидели на лавочках старые капитаны. И представилось ей, как идут и идут мимо Светлогорья пароходы. И как протяжно и торжественно ревут сирены, гудки. А капитаны стоят на берегу, и волжский ветер нежно шевелит их седые волосы.
Прошла их молодость! Уходят в синюю даль пароходы.
Справа у крутого берега показался небольшой причал. Лена сбавила ход. И когда катер пришвартовался, ребята, подхватив провизию и посуду, устремились вверх на крутой берег.
— Мы здесь иногда бываем,— как бы извиняясь перед гостями и предлагая им идти за бригадиром, сказала Лена.
Поднялись на вершину обрыва, посмотрели вокруг. День был тихий, светлый. По синему зимнему небу, точно чайки, летели белые облака.
— Вон там деревушка,— вон, вон, между двумя холмиками, — показала Лена на тот берег — Говорят, здесь рисовал Саврасов картину «Грачи прилетели».
В лесу на взгорке белели стены домов. У крайнего дома — три дерева. Черные ветви контрастно рисовались на фоне неба. И вспомнилась картина — такие же деревья и голые ветви...
Из леса донеслись крики:
— Ребята!.. Несите сушняк. Костер разводить будем!..
Разбрелись по лесу. Феликс взял за руку Настю, потянул за собой. И в один миг в душе Егора похолодало. Он делал все машинально и все дальше уходил от того места, где остановились ребята.
Лес неожиданно кончился, Егор снова увидел Волгу, синюю даль лесов на той стороне! У сосны заметил человека. То был Феликс. Егор повернулся и пошел было в лес, но Феликс его окликнул. Подошел к Бродову, спросил:
— Чего тебе надо?
Долго смотрели друг другу в глаза.
— Ходишь, как тень, по следам. Противно! — наконец проговорил Феликс. Тонкие губы его дрожали, ноздри побелели и вздувались, точно ему не хватало воздуха.
— Я... как тень?— не понял Егор.
И надвинулся на Феликса. Тот отступил к обрыву, отклонился, словно ожидал удара. Егор схватил его за «молнию» куртки. Схватил одной рукой, но сила его была так велика, что нейлоновая куртка затрещала и в нескольких местах лопнула.
— Ты лучше скажи, для кого «Молнию» писал? И стан оболгал. И меня?.. Ну-у!..
Феликс приоткрыл рот, но ничего не сказал. В глазах его поселился страх, один только страх. Будь он человеком смелым, волевым, он бы оттолкнул Егора — ведь силы и у него хватало, но Феликс имел вид растерянный и жалкий.
Но Егор сдержался; не ударил Феликса.
— Подлец! — процедил Лаптев сквозь зубы.—Руки об тебя не хочу пачкать! Но знай: я тебя презираю, как только человек может презирать человека. И Настя тут ни при чём. Знай это!..
Егор отпустил Феликса, и тот, почувствовав свободу, отступил назад. Он сделал несколько широких шагов к обрыву, и... сорвался, полетел вниз. И в тот же момент Лаптев услышал женский крик:
— Егор!.. Что ты наделал!..
Не сразу понял, что кричала Настя. Повернулся: она бежит к обрыву, на ходу кричит Егору:
— Спасай его!.. Он разобьется!..
— Нет уж...— ухмыльнулся Егор.— Он тебе нужен, ты его и спасай.
Настя метнулась к обрыву, спрыгнула вслед за Феликсом. Егор подумал: «Значит, там не так круто, если и она... за ним».
Подошел к костру, положил свою стопку дров рядом, привалился спиной к дереву. Стоял, смотрел, как огонь одну за другой пожирает потрескивающие ветки сухих деревьев. Он не знает, сколько прошло времени, ему казалось, очень мало — как вдруг у костра появились Феликс и Настя. Правая пола куртки у Феликса была испачкана в глине, на щеке ссадина.
Настя, потеснив Егора у ствола сосны, тоже привалилась спиной к дереву, и так, чтобы никто из хлопотавших у костра её не услышал, проговорила:
— Ты с ума сошел! Егор и бровью не повел в её сторону. В голосе Насти он не уловил дружеского участия. Тревогу Насти за судьбу Феликса он расценил как проявление любви к нему.
Сомнений на этот счет не оставалось.
Пообедав у костра, продолжили прогулку по Волге...
У подъезда гостиницы Феликс задержал Настю.
И хотя она выказывала явное нетерпение, просил побыть с ним ещё минуту. Егор, проходя мимо, сделал вид, что считает их уединение естественным.
Феликс, оставшись наедине с Настей, виновато и как бы извиняясь, сказал:
— Ну, дикарь твой Егор! Я говорил тебе, от него надо держаться подальше.
— Во-первых, ты мне этого не говорил; во-вторых, он такой же мой, как и твой. Она сейчас говорила искренне, потому что была недовольна Егором. Его поступок она тоже считала диким. Так, в конце концов, не поступают. Сбросить человека с обрыва!.. На такое надо решиться!..
— За что он... тебя?— спросила Настя.
— А поди-ка узнай у такого идиота!— нажимал на одну и ту же педаль Феликс,— Может, вы с ним!.. Щуры-муры крутите?.. Так из-за ревности. Черт его знает! Он объяснять не станет, предисловий не любит. Медведь и тот добрее.
— Ты, Феликс... вот что... Насчет шуры-муры брось. Не будь пошляком. А вообще-то...— Она задумчиво посмотрела на окно Егорова номера.— Я его отказываюсь понимать. Впрочем...— Настя махнула рукой, пристально посмотрела в глаза Феликса.— Кто знает, какая кошка между вами пробежала...
Тем временем Егор закрылся в своем номере, лег в постель. Но заснуть не мог. Да и не пытался. Надо было ему осмыслить свое положение, принять какое-то решение. О будущих концертах и о своей артистической карьере, начавшейся так неожиданно, Егор не думал. Бессмысленными, ненужными казались ему сейчас любые жизненные предприятия и затеи.
Казалось ему, что только сегодня, только сейчас осознал он: без Насти нет жизни!.. И какие бы события не совершались в его личной судьбе и даже в целом мире, они не будут иметь для него никакого смысла, если Настя не будет с ним рядом. Настя отняла у него интерес к людям и саму возможность полюбить кого-либо другого. И сейчас, лежа на койке и в полумраке разглядывая незатейливую люстру на потолке, он снова и снова возвращался к этому открытию, и оно его поражало все глубже и угнетало. «Вот встретилась мне Елена Прекрасная,— думал Егор.— И в самом деле, она прекрасна. В ней все — романтика, красота, порыв. Как она сидела за рулем!.. Катер, словно подхваченный вихрем, летел по волнам... Не девушка — мечта!.. А сердце не задела». Егор восхищался ею, а смотрел на Настю, он во всем видел недюжинный характер Лены, а думал только о ней, о Насте.
Потом ему пришла в голову кем-то оброненная фраза: «Умей не любить того, кто не любит тебя».
Егор посмеялся над этой фразой. Подобная мысль могла прийти в голову слабого человека. Он себя таковым не считал. Егор был уверен: случись какое испытание в жизни, он выдержит. Любое испытание! Лишь бы оно оказалось под силу человеческому организму.
— Но при чём тут характер? Силы?..— тут же спрашивал себя Егор.— Она любит другого в не может от него отказаться. К тому же и симпатий-то обыкновенных ты у нее завоевать не сумел.
«Вот если певцом станешь»,— озарила мысль. Но тут же явился вопрос: «Сумеешь ли стать хорошим певцом?..»
«Лучше быть хорошим рабочим, чем плохим певцом»,— вспомнил он нарекание отца. Егор глубоко вздохнул и поднялся с кровати. Распахнул окно. В грудь, в лицо хлынула волна холодного воздуха,— внизу, вдалеке за поселком шумела стройка. Из-за крыш домов поселка строителей, увитые, словно лентами, предупредительными огнями, виднелись контуры строящейся электростанции. Там натужно стонали двигатели автомобилей, лязгали гусеницы тракторов, экскаваторов и то возникали, то пропадали шумы какого-то неясного странного происхождения.