Я подсел рядом. Отстегнул от пояса флягу с водой.
– Вот. Попейте воды.
Сарвари припал к фляге, и вода стекала ему на грудь. Потом он плеснул на ладонь и вытер мокрое лицо и шею.
– Сердце болит, – прошептал он.
– Все будет хорошо! – сказал я и побежал к пилотам за валидолом.
Глотов беспокойно посмотрел в сторону иллюминатора.
– Знаешь, а ведь они могут поднять истребители. Тогда нам конец.
А ведь точно! Лету истребителю из Кабула до Баграма пять минут. Если они хватятся – лучше не придумать. Самолет упадет в горах: и через сто лет никто не найдет! Вот черт! Я вспомнил, что еще в Баграме обратил внимание на то, что будка стрелка в хвосте самолета наглухо задраена. Значит, мы в воздухе практически безоружны.
– Пойдем сходим к пилотам, – предложил я. В кабине было тесно и душновато.
– Вентиляция барахлит, – пояснил командир корабля, – ничего страшного, скоро будет прохладно. Вам там в салоне не холодно?
– Да нет, нормально. Граница скоро?
– Уже скоро. Там наши уже подняли звено истребителей для нашей встречи и сопровождения.
– А что же раньше не подняли? – спросил Глотов.
– Нельзя им далеко залетать на чужую территорию...
А потом мы все вместе: три опальных министра, Глотов, я и трое наших ребят – сели перекусить. Прямо на полу расстелили какой-то брезент. Распили глотовскую поллитровку, закусили чем Бог послал.
Тут-то я и почувствовал усталость. Посмотрел на часы: около трех. А сколько событий! Перед глазами промелькнули пыльные кварталы Кабула, бесконечная пустынная дорога перед КПП, испуганное лицо лейтенанта.
Самолет, выравниваясь после крена, заходил на посадку. Мы долго катились по бетонке и наконец заехали на какую-то, по-моему, самую дальнюю стоянку. Смолкли двигатели.
Несколько минут назад братавшиеся с нами опальные министры правительства Тараки сразу стали какими-то чужими, отстраненными. Что их ждет здесь? Как сложится дальше их судьба? Я попытался представить их чувства. Официально они как бы уже не существуют. Они вне закона своей страны. У них нет никаких документов. Они вообще не существуют в природе! Их нигде нет: они перешли на нелегальное положение. Да. Не позавидуешь. Но с другой стороны, все верно: чем выше заберешься – тем больнее падать вниз. И все равно их жалко.
Оказалось, что мы приземлились в Ташкенте.
Глотов взял меня за плечо:
– Все. Приехали, слава Богу! Выпускай этих. троих. Свое оружие и вещи пусть забирают с собой. Вы – летите на Москву.
– Есть! – ответил я.
Мы приземлились на военном аэродроме «Чкаловский». Отсюда мы вылетали в неизвестность почти три месяца назад. Нас встречал сам Григорий Иванович Бояринов.
– Ну, герои, как долетели? Здорово! – он жал нам руки, был радостно возбужден. – Все в порядке? Без потерь? Молодцы!
Примерно через час, когда уже стемнело, мы въезжали в ворота родного объекта в Балашихе. Здесь стояли высокие разлапистые ели, желтым и багряным отсвечивали в лучах автомобильных фар клены. Накрапывал мелкий дождик. Было свежо, прохладно и очень тихо... Вот где воздух Родины! Здесь можно вздохнуть полной грудью! И запахи-то все родные. Пахнет лесом, влагой, грибами и сладостной прелью опадающих листьев. Красота! Да. Это вам не потная и вонючая Азия! Одно слово – Россия.
Нас разместили на первом этаже центрального учебного корпуса: деревянный двухэтажный особнячок, где мы жили до Афганистана, был занят. Там жили ребята, которые ранее кончали наш КУОС. Их призвали со всех краев необъятного Союза. Сейчас они проходили краткий курс переподготовки, а потом на самолет – и в Афган.
Мы пошли сдавать оружие и амуницию. Потом к нам в комнату прибежал дневальный солдат с красной повязкой и сказал, что нас вызывает начальник объекта полковник Бояринов.
Мы поднялись на второй этаж, постучали, зашли в кабинет Григория Ивановича.
Григорий Иванович с озабоченным и значительным видом начал так:
– Ну что, ребята. Вопрос о вас еще решается. Поэтому – дисциплина и еще раз дисциплина. О том, что видели там и что знаете, – молчок. Никому! Ясно? Это приказ даже не мой, а вышестоящего командования!
Помолчали.
– Ну, что... Я думаю, все всем понятно... Так что оформляйте документы, езжайте по домам. В отпуск. Потом видно будет.
– Григорий Иванович, да мы особо-то и не устали! Мы готовы обратно лететь. – начал я.
Бояринов собрал бумаги со стола, сложил их в папку. Встал.
– Езжай домой. Спокойно отдыхай, раз уж прилетел, – он усмехнулся, – искатель приключений!
Он положил папку в сейф, запер его на ключ, опечатал, положил ключи с печатью в карман брюк.
– Все. Спокойной ночи. – Григорий Иванович печально вздохнул. – Не бойся, на твою жизнь войны хватит! Скоро вызовем обратно.
Через трое суток я был дома.
Афганистан произвел на меня неизгладимое впечатление. В родном городке мне уже было тесно. Я вдруг почувствовал, что мир огромен и что чужеземными краями можно любоваться не только по телевизору в «Клубе кинопутешественников», а самому, воочию. Рутинная и скучная жизнь опера в заштатном городке для меня, уже вкусившего сладкий и ядовитый аромат тайных операций, политических интриг, опасностей и военных приключений, казалась скучной и пресной. Неодолимо тянуло снова окунуться в водоворот событий. По ночам мне снился Кабул, его пыльные кривые улочки, глинобитные домишки, как ласточкины гнезда, лепившиеся по склонам гор.
Время от времени, выходя из дома, я ловил себя на мысли, что мне чего-то не хватает, что я что-то забыл. Потом спохватывался: при мне не было оружия! Ведь все это время я не расставался с пистолетом и автоматом. Да и гранаты все время мы таскали с собой.
Я тщательно просматривал от корки до корки все газеты, но там ни единой строкой Афганистан не упоминался. Как будто его нет вообще. Что там творится? Как разворачиваются события?
Рассказывать было можно только то, что я был в качестве советника в Афганистане. Это – для руководства Управления и отдела. И все. А насчет того, что видел, что там делал, – молчок. Это был приказ. Никому ни слова. Даже генералу. По-моему, даже шифровка была разослана по всем Управлениям, чтобы нас никто не расспрашивал.
Как-то в начале ноября, уже после того как я отгулял отпуск, меня вызвали в финансовый отдел.
– Вот, распишитесь, – сказала пожилая финансистка, подавая мне бланк.
Я расписался. Она отсчитала мне деньги: двести двадцать рублей новенькими десятками.
– А что это такое? – спросил я.
– Все вопросы в отдел кадров, – сказала она, поджав губы. Я уже открывал дверь, когда она сказала:
– Это по шифровке из Москвы. Приказано выдать премию в размере месячного оклада за успешное выполнение правительственного задания. – финансистка с любопытством смотрела на меня. – А что за задание, а?
Я пожал плечами:
– Не знаю. Наверное, за хорошую учебу в Москве.
Ну что ж, приятно, что не забыли. Видимо, бюрократическая машина все же крутится, я где-то числюсь, обо мне помнят там, в Москве. Это отрадный факт. Да и деньги – это всегда кстати, особенно когда их постоянно катастрофически не хватает.
Стояла поздняя осень. Зачастили дожди со снегом. День заметно уменьшился: уходишь на работу – еще темно, приходишь с работы – уже темно. В городе слякоть. В общем, настроение ужасное.
А тут еще случилась весьма неприятная история. Дело было под 7 ноября – в канун очередного юбилея Великой Октябрьской социалистической революции. Намечалась какая-то очередная партконференция.
Она проходила в Доме политпросвещения. Мы, практически весь оперсостав, должны были стоять на входе, на дверях в зал, за кулисами и прочее. Что самое интересное, оружие нам на такие мероприятия не давали. Почему? А черт его знает! Может быть, именно потому, что реальной опасности не было. Получается, что они нас задействовали просто для интерьера, поднятия своего собственного престижа и значимости. Как, например, толстосумы для престижа заводят породистых собак. Опера были недовольны: нас уже затаскали по таким мероприятиям. Роль швейцара была крайне неприятна. Кто-то из наших горько пошутил насчет того, что скоро нам придется обеспечивать безопасность пионерских сборов и собраний октябрят.