Перекрытие произошло в октябре 1958 года. Захватывающее зрелище. Как вышли самосвалы на наплавной мост, развернулись пирамиды бросать, так и пошло. На мосту самое важное — выдержать темпы. Река сносит мелкий камень, грунт, значит, надо бросать быстрее, чем она сносит. Я все время находился на мосту, вместе со штабом. Когда проран засыпали пирамидами, надо было насыпать перемычку. Пошли в ход мои бульдозеры, даю команду лучшим водителям — с одной стороны пошел Александр Ушаков, с другой Михаил Сало. Самосвалы с моста выбрасывают щебень, а бульдозеры его планируют в дамбу хорошо тогда поработали. А когда два бульдозера сошлись, значит, дамба под ними готова, перекрытие закончилось. Даже спать не хотелось, так бы и смотрел на эту картину.
Был я недавно в гостях у Бориса Ивановича Сатовского. Послали меня на Уралмаш доставать запасные части для экскаваторов, в частности рукоять. Встретились мы хорошо. «Что нового? — спрашивает Борис Иванович. — Какое новое усовершенствование привезли для нашего экскаватора?» Я смеюсь: «Разлучили меня с экскаватором. Начальником сделали». — «Ничего, — говорит, — в экскаваторщики легче устроиться, чем в начальники». Потом пошли в экскаваторный цех. Впервые увидел, как экскаваторы делают. Они как раз готовили шагающий экскаватор с объемом ковша в двадцать пять кубометров. Все-таки техника далеко шагнула. Одна человеческая жизнь — и такой скачок. В Коунраде я на первом экскаваторе работал, а теперь, пожалуйста, двадцать пять кубов. Энергии потребляют столько, сколько целый город. Грандиозная машина — ничего не скажешь. О запасных частях я быстро договорился. Борис Иванович помог — замечательно встретились с ним. Остался у меня в запасе день, решил сделать небольшой крюк, заехать на обратном пути в Магнитогорск. Философское раздумье на меня напало, знакомые места хотелось посмотреть. Мальчишкой я на склоне руду брал, теперь со склона всю руду сняли, идут за рудной жилой в землю. Город вырос — не узнать. Жизнь, как говорится, на всех этапах идет вперед. Побывал в гостях у сестры. Она по-прежнему там работает, имеет звание заслуженного врача РСФСР.
Не зря я по старым местам ездил, словно чувствовал, что придется за пределы страны уехать. Возвратился в Волжский. Депутатские мои полномочия закончились по истечении срока. Тут звонят из Москвы: «Назовите лучших экскаваторщиков». — «В мои обязанности это не входит, но назвать могу: Елисеев, Травников, Сычев», — и еще несколько фамилий назвал. «Почему же вы себя не называете?» — «Я не экскаваторщик. Я теперь начальник». — «А на экскаватор хотите?» — «Как же я могу не хотеть? Пять лет по экскаватору скучаю». — «А в Асуан поедете?» — «Где это, в Африке? Не возражаю. Если экскаваторщиком, то готов на край света». Таким образом и попал сюда, где мы сейчас с вами стоим…
Мы стояли на краю бетонного поля Внуковского аэродрома. Ноябрьское утро было на редкость ясным и морозным. Вот-вот должны были объявить посадку. Как всегда, Слепуха был внешне спокоен и сдержан, но я видел, что он возбужден и даже несколько растерян. Его голубые глаза блестели сверх обычного, он говорил быстро и разбросанно и все время бродил взглядом по сторонам — хотелось вдоволь наговориться, вдосталь насмотреться, а на это всегда не хватает времени перед отъездом.
— Клава потом ко мне прилетит с сыном, — говорил он. — Как вы думаете, сколько времени наши газеты идут до Асуана?
Я не имел об этом ни малейшего представления.
— Все хорошо, — поспешно продолжал Дмитрий Алексеевич. — Только страшновато. В чужую страну, без языка… Одно слово я уже знаю — «селям алейкум». Как приедем, надо сказать: «Селям алейкум!»
Слепуха уезжал не на месяц и не на два, он ехал не туристом и не путешественником. Он уезжал в Асуан, чтобы жить и работать до конца строительства.
Мы обнялись. Я видел издалека, как в цепочке людей Дмитрий Алексеевич поднялся по трапу и исчез в чреве самолета.
Белокрылая, почти прозрачная в лучах солнца птица быстро разбежалась, круто устремилась ввысь, дымя реактивными струями, которые вытягивались все дальше, пока не слились в зыбкое облачко, а потом и вовсе растворились в нескончаемой дали.
<1961>
ЩЕДРЫЙ АКОП
Я стоял у подножия пейзажа, и тут пора пояснить, что пейзаж начинался не прямо от носков моих ботинок, купленных только вчера за 32 рубля, а на некотором отдалении от них. Более того, он пребывал в иной плоскости, будучи подвешенным к мирозданию на двух веревочках и обозначенным в каталоге неведомыми единицами измерения: 73×100.