Бригадирка Лукерья Стребкова, с коричневыми от загара лицом и руками, работала наравне со всеми. Ее одолевала тревога: рабочих рук мало, мужчины все до одного на фронте, много женщин ушло на рытье окопов— успеет ли бригада до дождей убрать в стога сено. В полдень на горизонте угрожающе заходили черные тучи…
— Принимайте пополнение! — гаркнул Начинкин, подрулив на грузовике прямо к работающим. На стерню из кузова резво попрыгала ребятня, целый десант.
— Милые вы мои! Помощнички вы наши золотые! — запричитала Лукерья. — Да как же это вы придумали-то! Таскайте, хлопчики, сено в одно место, к стогу. И служивый поможет?
— Затем и прибыли! — улыбнулся Начинкин и взял в руки длинные вилы. — Полезайте на стог да только успевайте— не то сеном завалю!
Мишка и раньше бывал на сенокосе. Тогда его брал отец не как работника, — мал еще, придет время, наработается, говаривала мать. Правда, когда копнили сено, отец закидывал его сильными руками на духмяную копну, и Мишка уминал, утаптывал босыми ногами непослушное сено. Но то было совсем не трудно и даже весело.
Теперь же Мишка работал, как и все взрослые. Уже через полчаса рубашонка взмокла, прилипла к телу. Клеверные лапушки залезали за пазуху, тело чесалось. Хотелось снять рубаху, и Мишка сбросил ее, стало лучше-легкий ветерок опахнул, прибавил силы. Грабли ловчее заходили в окрепших руках.
Временами Мишка оглядывался— смотрят ли Петька, Семка, а главное, тетя Луша. Ему хотелось, чтобы они видели, как у него хорошо получается, спорится дело. Он и сам видел, как увлекла его друзей работа, и ему стало радостно от мысли, что оправдали они веру в них, и у солдата, и у тети Луши. Вот и они помогают фронту, как умеют.
Начинкин сначала подавал на стог сено, потом возил на грузовике копешки. И стог рос на глазах.
Время до обеда пролетело, как один час, ребята даже удивились, когда тетя Луша позвала всех обедать.
Как заправские работники, рассаживались в тенечке от стога мальчишки у расстеленного рядна, на котором лежали хлеб, яйца, лук и стояло несколько махоток с молоком.
— Ох, вы, наши мужички! — ласково ворковала бригадирка, протягивая ребятам ломти мягкого хлеба и первым наливая в кружки топленое молоко с пенками. И ребята, не ожидая особого приглашения, уминали за обе щеки вкусный, впервые ими заработанный, хлеб…
Ночью Мишке приснился чудный сон.
Утро. Солнце только выкатывается из-за дальнего поля. А он, Мишка, сидит на высоком возу с сеном, позади отца. Тот легонько пошевеливает вожжами и причмокивает— но!
Дорога ровная, накатанная и гладкая, и телега катится легко. Лошадь всхрапывает и помахивает — вверх, вниз — головой, уздечкой позвякивает.
Мишке хорошо и покойно за спиной отца. Ехать еще долго, и он успеет и наглядеться на просторные, розово освещенные солнцем ржаные поля, и намечтаться вволю. А мечтает он о том, чтобы поскорее вырасти и научиться косить, как отец, чтобы встать рядом с ним и вести прокос так же широко и вольно. И чтобы увидели его на покосе и сосед дядя Митроха, и тетя Поля, мамина сестра, и чтобы все говорили: поглядите, какой у Ивана сын растет работящий!
Вот отец оборачивается и протягивает Мишке яловые сапоги, такие же, как у него самого — косить-то приходится спозаранку, когда большая роса на траве, и без обувки никак не обойтись. И гадюка не укусит. Но где он их взял, сапоги, здесь-то, на возу?
Мишка хочет спросить отца, но телега на выбоинах начинает качаться. Мишка крепко держится за веревку, стягивающую воз, но качка все сильнее и сильнее. И он просыпается.
— Вставай, Мишатка! Вставай! — легонько трясет его рукой бабушка. — Пора в колхоз. Я уж завтрак сварила, вставай, золотко.
Утренняя прохлада охватила Мишку, лишь только он ступил с крыльца на влажную от росы, мягкую, густо поросшую подорожником, тропку. Выйдя за угол дома, откуда просматривается весь проулок, Мишка заложил в рот четыре пальца и громко свистнул. Проулок молчал. Мишка повторил свист. На этот раз отозвались таким же свистом, и на дорогу выбежал Семка — с кнутом и мешочком с харчами. Вот с дальнего конца улицы раздался еще свист, и показался Петька. У того тоже кнут в руках, сам свил из ремешков. У Мишки кнут лучше всех — отцов еще, сплетенный из мягкого, сыромятного ремня и тоже с конской волосяной плеточкой на конце — это уж Мишка сам добавил.
— Ох, как вставать не хотелось! — зевая, сказал Петька.
— А я раньше матери поднялся, еще до стада, корову успел согнать со двора, — похвалился Семка.
— Так мы тебе и поверили, — лениво проговорил Петька.
На конном дворе, куда пришли ребята, колхозницы уже разбирали и запрягали лошадей.
— Идите, мальчики, сперва хлеб получите, — встретила их ласково тетя Луша.
Кладовщик дед Веденей свешал им на безмене по полкило свежего ржаного хлеба, с румяной корочкой с исподу, зеленого от капустных листьев — так пекут, чтобы не подгорел — и раздал ребятам. Петька тут же откусил от краюхи — хороша! — и сунул ее за пазуху. Мишка с Семкой положили хлеб в мешочки, к бутылкам с молоком. И пошли запрягать лошадей.
Петька управился со сбруей мигом, а Мишка все не мог стянуть клещи хомута супонью, с дугой и гужами управился, а с хомутом никак — силенок маловато. Выручил Петька, он на полголовы выше и в плечах шире.
— Вот как надо! — упершись ногой в клещи, ловко засупонил хомут Петька. Потом помог и Семке.
На каждой телеге лежали вилы, оставленные тут со вчерашнего вечера, и ребята, не задерживаясь, выехали с конного двора. Мешочки с харчами привязали к передкам телег.
Возили от Большого верха к телятнику зеленый горох. Женщины косили его крюками — косами с приделанными к ним длинными деревянными зубьями. Зеленые сочные стебли путались, с трудом поддавались вилам, и ребята, навьючив возы, насилу поднимали руки.
С лица обильно катился пот. Но виду не подавали, что устали. Завершив воз, втыкали в него стоймя вилы и с гиканьем трогали с места. Лошади, наевшись вкусной зелени, споро перебирали ногами, но сколько седоки ни хлопали кнутами, бежать рысью не хотели, словно зная, кто сидит на возах.
Выкатив на большак, ребята полностью доверялись лошадям, а сами начинали лущить полные гороховые стручки. Объеденье! Мишка еще и в мешочки стручков наобрывал — бабушка пусть полакомится.
Дорога до бригадного стана длинная, и ребята, наевшись гороха, успевают напеться до хрипоты.
запевал Петька. А Мишка с Семкой дружно подхватывали бодрую строевую песню, которой научились у бойцов:
Помнится, те шли селом в новеньких гимнастерках, с длинными винтовками за спиной — сделали полдневный перевал и ушли за Хомутовский лес, на фронт.
Потом еще много воинских частей проходило через Казачье, одни стояли в селе по неделе, расквартированные по хатам, другие, отдохнув часок, снова строились и уходили. И все — на запад, на запад. Туда же ушел и Мишкин отец. Далеко, наверное, ушел. Посмотрел бы сейчас на Мишку, как он по-мужицки, небрежно держа вожжи, правит лошадью, — похвалил бы. Пусть не вслух, про себя, но похвалил бы, точно. Как-никак, а все же помощником стал в семье… И фронту вот помогают!
В былые времена Кукуевская мельница, стоящая на отшибе села, славилась на всю округу — нигде так хорошо не мололи жито, как здесь. И приезжали сюда крестьяне на лошадях за тридцать верст. Днем и ночью, в любую погоду гудели жернова, и от их незримого мощного круженья дрожало бревенчатое мельничное строение.
Весело бывало здесь тогда и уютно. То и дело, сворачивая с большой дороги, подъезжали возы, из дверей первого этажа мужики сноровисто таскали на телеги мешки с мукой. Мельник, кряжистый, белый с головы до ног, степенно похаживал у ящиков, куда по деревянным желобам беспрестанно текла мука, и время от времени постукивал гаечным ключом по дубовому столбу: на второй этаж знак давал— засыпай! И там, наверху, бабы, давно уже держащие наготове мешки, дружно спускали зерно в ковши. И жернова принимались еще надсаднее гудеть, сполна получив работу.