Взвод второй роты перетянул канат.
Все решилось просто и вовремя: в небе появились «мессершмитты», готовые вот-вот броситься в пике.
— По окопам! — подал команду Ефанов.
После налета немецких штурмовиков комроты-один Куреев построил своих моряков и, откозыряв, глухим голосом доложил комбату:
— Первая рота готова к выходу в порт!
Комбат Ефанов молча оглядел ряды моряков и сказал скупо:
— Ведите.
Рота ушла.
А полчаса спустя с горных отрогов сползли на каменистую равнину и устремились вперед вражеские бронетранспортеры с пехотой на бортах.
Моряки готовились к бою.
Подснежники
Егор Кудинов в кои веки решился провести отпуск не дома, а на юге, в санатории. И не сам до такого додумался, а друзья по литейке надоумили, насели, как сговорились: езжай да езжай, сколько ж можно отказываться от путевки! Иные, посмотришь, только весной запахнет — все пороги завкомовские обобьют: вынь да положь им путевку. А он, Егор, всяк раз от нее отмахивался, просто не видел особой надобности лететь куда-то сломя голову, да и здоровьем не обделен. Ну а чем не курорт своя дача! Хоть и небольшой участочек в коллективном саду, зато есть где отвести душу на природе. Тут тебе и овощ да фрукт всякий, если отпуск под осень случится, и речка, как слеза, чистенькая под боком.
Работать на участке — одно тебе удовольствие. Каждый отпуск Егор увозит туда все семейство: сам с женой на грядках в охотку копается, огурчики и помидоры растит, а внуки клубнику из шланга поливают. Тут же, на даче, в свою пору и варенье варят, соленье на зиму готовят. Зима долгонька — все подберет. В магазин за каждой баночкой не набегаешься при такой-то, как у него, ораве. Да и разве сравнишь покупное со своим соленьем! Тут ты сам себе кулинар: понапихаешь чесноку, петрушки с хреном, листа смородинного для духу и дубового— для крепости. Сам ли ешь, гостей ли потчуешь— за уши не оттянуть.
…Скорый поезд мчал, как угорелый: за окном, как в довоенном немом кино, шустро проносились какие-то станции, полустанки, разъезды. Смотреть на это мельтешение было муторно, и Егор снова уткнулся в разложенную на столе карту европейской части страны, купленную им специально перед поездкой. Занятно следить, через какие города они с женой едут. И еще одно влекло его к карте, может быть, из-за этого он и купил ее: на пути следования значился городишко, который ему и в снах часто приходит и наяву. Глядя на карту, Егор соображал, когда они будут там, по всему видать, скоро при такой езде. Он уже знал у проводницы время стоянки на станции — семь минут.
Не будь того городка, а точнее, одного человека, живущего там, не ехать бы ему сейчас на курорт, да что на курорт! — не жить бы ему вовсе…
Было это давно, в сорок третьем, в конце зимы. Порядком поредевший в непрерывных боях стрелковый батальон, в коем Егор Кудинов был рядовым, держал оборону на окраине степного городка. Приказ требовал стоять насмерть, и фашисты при численном превосходстве семь раз откатывались назад, устилая трупами мерзлую землю.
Немецкому командованию позарез был нужен этот населенный пункт, являвшийся железнодорожным узлом. Поэтому оно подкинуло сюда десятка два самоходок. Гитлеровцы пытались развить наступление, пока их не остановили верстах в тридцати. Это-то обстоятельство и сказалось на дальнейшей судьбе раненых. Жители окраинных улиц, осмелев, пошли по траншеям и стали подбирать, казалось бы, обреченных на смерть бойцов. Троих, в том числе и Егора Кудинова, укрыла в своем доме, недалеко от школы, учительница, молодая и строгая на вид женщина. Звали ее Елена Ивановна. Перевезла она их с помощью одной своей ученицы на салазках.
В просторном подвале, под полом, Елена Ивановна настлала соломы и затащила туда спасенных. Разрезав чистую простыню, она, как могла, перевязала раны, с наступлением сумерек привела в дом знакомую фельдшерицу.
А утром следующего дня в городок вползла вражеская колонна: мотоциклы, автомашины и танки заполонили улицы, засновали по домам солдаты. К дому учительницы подъехал «оппель», и из него в сопровождении двух солдат вышел долговязый офицер.
— Гутен морген, фрау! — сказал он с галантной улыбкой, войдя в комнату. — Мы хотейль осмотреть ваш дом…
Елена Ивановна, стоя у этажерки с книгами, внутренне сжалась, но тут же постаралась взять себя в руки.
— Пожалуйста, осматривайте, — ответила она, смело глядя в глаза гитлеровцу. — Вон там еще одна комната, нежилая.
Офицер двинулся вслед за хозяйкой. Придирчиво оглядел оклеенные обоями стены, окна с кружевными шторами, обшарил цепким взглядом пол, по которому после кончины матери Елены Ивановны не ступала ни одна нога.
— Гут! — довольный видом комнаты, изрек немец. — Здесь ми будет жить!
И отдал какое-то распоряжение стоявшим у дверей солдатам.
— Яволь! — готовно щелкнули те каблуками и вышли. Вскоре вернулись с огромным тюком. С кровати бесцеремонно были сброшены на пол подушки, одеяло и простыни. У Елены Ивановны больно сжалось сердце.
Так в доме учительницы поселился фашистский офицер. «Это даже лучше, чем солдаты, все же один, а их много, — думала она. — И хорошо, что немец выбрал ту, нежилую, комнату. А выбери он эту, под полом которой спрятаны раненые — что тогда?»
Между тем Егор Кудинов и два его товарища, слыша все, что происходило наверху, мысленно прикидывали, сколько времени отпустила им судьба на жизнь.
Думала и Елена Ивановна, как быть. Не только думала, но и действовала. Когда офицер ушел, она втащила в подвал плетеный короб с черными сухарями, впрок заготовленными перед приходом немцев. Мало ли как обернется, вдруг нельзя будет в подвал сунуться. Спустила туда же ведерко с водой, а также постель, сброшенную гитлеровцами с кровати.
— Так вот и будем жить, — ободряюще улыбнувшись, сказала она.
Труднее всего было оказывать раненым медицинскую помощь: фельдшерица уже не могла приходить, боясь вызвать подозрение. Но дала медикаменты учительнице, и та сама делала перевязки, закапывая тут же, в подвале, старые бинты. Офицер уходил утром и возвращался с наступлением темноты. Это позволяло женщине свободно управляться с ранеными. Те ожили, раны понемногу затягивались, появилась надежда на спасение.
Однажды всем пришлось пережить особенно тяжелые минуты. Как всегда, под вечер вернулся офицер. Он был навеселе. Не заходя в свою половину, прошел прямо в комнату учительницы и, многозначительно улыбаясь, поставил на стол картонную коробку, в которой оказались бутылка рома и закуска.
— Битте! — пригласил он. — Фрау должен пить за победу Германии. Завтра мы уходить дальше…
Елена Ивановна, почуяв недоброе, поблагодарила дрогнувшим голосом и отказалась от угощения.
— Фрау обижайт немецкий офицер?! Гут! — и немец сел за стол один. Налил в стаканчик рома и выпил, время от времени зло поглядывая на хозяйку.
Раненые, стиснув зубы, прислушивались к разговору наверху, и их бесила собственная беспомощность. Егор Кудинов, несмотря на больную ногу, рванулся было, намереваясь выскочить из подвала, но Николай Парменов с силой придавил его рукой:
— Ты что, сдурел?!
А Елена Ивановна больше всего боялась именно этого и, чтобы предотвратить беду, пошла на хитрость:
— Герр офицер, я не пью такого крепкого вина. Вот чаю я охотно выпью с вами. Я сейчас быстро вскипячу…
— О яволь, яволь. Карашо!..
Елена Ивановна мигом выбежала из комнаты. В коридоре она столкнулась с денщиком, который спешил с улицы. А вскоре офицер спешно покинул дом, вызванный, видимо, начальством по срочному делу.
Наутро вражеская часть выступила из городка.
И вот наступил день, когда Егор Кудинов и его боевые товарищи вылезли из подвала и по-братски обняли Елену Ивановну.
— Спасибо за все, сестричка!
Спустя некоторое время они распрощались и вышли. Направились к недальнему лесу, который, как узнали, тянется верст на сорок, может, до самой линии фронта.
Вошли в лес.
Был полдень, но под ярким вешним солнцем оставшиеся островки снега сверкали слепящим перламутром.