После того, как с матерью было покончено, и, оставшись в этом мире без поддержки близких, Дэмиен неожиданно для самого себя принял решение порвать с общим кругом общения. Причем не просто порвать, а ещё и стереть с лица земли этих людей, которым было хоть что-то известно о его прошлом. И расширяя, таким образом, границы своего социального вакуума, сомкнуть его стены вокруг себя раз и навсегда.
И когда пьяные вдрабадан гости отказались покинуть его особняк, он схватил кнут и, раздев их догола, принялся пороть своих знакомых до тех пор, пока те, окончательно протрезвев, не потащились на четвереньках в прихожую. К тому моменту у него уже выработались навыки обращения с этим «скотом» и, не гнушаясь своих привычек, он таким образом «развлекался», упиваясь собственной властью над этими людьми, потому что знал: как бы он к ним не относился, они все равно придут к нему.
Погрязшие в блуде, разврате, и пьянстве за неумением заполнить свою духовную пустоту чем-то ещё, они рисковали увлечь в «водоворот» безнравственности и своего «предводителя», но придерживая их подле себя скорее в качестве примера того, в кого не следовало превращаться ни при каких обстоятельствах, избавляться от их общества Гилберт не спешил.
Выгнав из своего дома последнего представителя данного слоя общества, с которыми водился ранее, некоторое время он ещё поддерживал общение с Томасом, пока не увлек того в авантюру, закончившейся для давнего приятеля несколькими годами лишения свободы с отсрочкой штрафа за хулиганство. После его освобождения Дэмиен перестал с ним общаться и, закрыв для него доступ в свое общество, принялся за «зачистку» остального «сброда», которому в свое время много чего рассказал, посвящая в подробности собственной биографии.
Расстроившись, Томас планировал покинуть Атланту, избрав Новый Орлеан отправной точкой своего жизненного этапа в погоне за излишествами, но не успел он привести свой план в действие, как на следующий день его нашли зарезанным в подворотне.
Подосланный убийца с таким мастерством расправился с ним, что Томаса ещё две недели не могли опознать близкие, собирая его тело как мозаику. Остальных «друзей» Гилберта постигла схожая участь: кто-то пал от яда, кто-то стал жертвой покушения, кого-то занесло в тюрьму, кто-то там же был забит до смерти во время пыток. «Невидимая» рука дотянулась до каждого, не обойдя никого стороной. Главное, все чувствовали, что ЧТО-ТО происходит вокруг них, но догадаться, кто за всем этим стоит, они не могли. Успокоился Дэмиен лишь тогда, когда был уничтожен последний знакомый, которому он когда-то хвастался, как его мать в свое время умудрилась нажиться на золоте Конфедерации. Искалеченные человеческие судьбы его мало волновали; никто не должен был знать и крупицы правды о его прошлом.
Преследуя в первую очередь свои интересы, он видел в этих людях лишь отработанный «материал», от которого следовало избавиться как можно скорее, пока тот не мог навредить лично ему. Подозрительный, крайне мстительный, он уничтожил каждого, кто попал под подозрение. Таким образом, вся его жизнь — со времен поступления в Гарвард и до последнего смертного часа — являла собою цепь беспрерывных интриг, продуманных до мельчайших деталей заговоров и нескончаемой мести за необдуманно брошенные слова.
Бесстрастно расправившись со своими приятелями, чуть позже он не менее жестко обошелся и со своей любовницей, выпроводив её в один прекрасный момент из собственных апартаментов словно горничную. Упаковав вещи, девушка пришла с ним проститься, увы, даже не думая её останавливать, Дэмиен указал ей на дверь, с циничной язвительностью высмеяв её «недостаточную изобретательность в постели», добавив в конце фразу, которую в свое время бросила ему на прощание Мишель, покидая дом Каррингтона: «Избавь меня, пожалуйста, от твоего последнего объяснения…».
С ней его, по крайней мере, роднили хоть какие-то общие воспоминания, а новая знакомая оказалась до такой степени «пустышкой», что порой ему даже было не о чем с ней поговорить. И сделав вывод, что ему ещё ни разу не приходилось общаться с более «тупой» и «ограниченной» девушкой, недолго думая, он послал её на все четыре стороны. В конце концов, кто-то должен был расплачиваться за «шрамы», оставленные на его сердце Барингтон.