Стой! Стой, черт бы тебя побрал!
Борьба неожиданно прекращается. К горлу подкатывает тошнота. Комната почти стерильно чиста. Телевизор, компьютер и другая аппаратура обесточены, не светятся даже лампы stand by. Кровать аккуратно застелена, ноутбук захлопнут и лежит на столе, на полках множество книг, какие-то сувениры, безделушки, фотографии. В комнате ни единой лишней детали, ни скомканной бумажки, ни грязной чашки из-под кофе, обертки от конфеты, пачки сигарет, куска целлофана, ничего, что указывало бы на то, что здесь обитают люди. Это не жилая комната, это экспозиция в музее…
Здесь никто не живет!
Может, потому что мы в больнице?
Хватаюсь за эту мысль, как жертва кораблекрушения за обломок мачты. Смотрю в окно, открывающийся из него вид изучен в деталях, но сейчас не видать ни зги, там, похоже, буран. Перевожу взгляд на подоконник, где всегда стояли комнатные растения в горшках. Теперь он чист, будто лунная поверхность. Кто-то забрал цветы, не хотел, чтобы они засохли, потому что их некому стало поливать. Мелочность? Я так не думаю, скорее, последнее, что можно было сделать после того, как все остальное было безвозвратно потеряно.
Здесь никто не живет… хозяев больше нет, а новые пока не появились.
Ноги подкашиваются, съезжаю по стене, опускаюсь на корточки, роняю голову на колени.
Мы оба умерли. И я, и она. Если войду — буду бродить призраком целую Вечность…
Рука сама захлопывает дверь. Закрываясь, та клацает, как капкан, сработавший вхолостую. Впрочем, возможно, мне так только кажется. В чем, собственно, ее вина? Разве телевизор как электроприбор виноват, что по нему крутят сплошную тошнотворную муру, что на экране ничего, кроме рекламы разнообразных экскрементов, которые вы просто-таки обязаны приобрести в рамках расцвета товарно-денежных отношений? И в чем состоит вина двери? В том, что отобразила реальное положение дел? В том, что я превысил скорость, а закатное Солнце ослепило глаза?
Это конец. Мне не вернуться домой. Мне никогда не увидеть ее лица…
Лежа ничком, скребу скрюченными пальцами по холодному камню. Давно подозревал, какие титры пойдут в финале. И вот, они на экране, а я раздавлен.
Боже, за что?!.
Он не отвечает, молчит. Может, ему просто надоело выслушивать мольбы, поступающие, когда не удается дозвониться в службу спасения?
Не знаю. Больше всего мне хочется умереть. Навсегда и по-настоящему. Чтобы пропал этот чертов Госпиталь, и я вместе с ним. Чтобы исчезло все.
— Ой, Шурик, что с тобой?!
Не сразу соображаю, кто кричит. Только когда доносятся быстрые шлепающие звуки, издаваемые обутыми на босу ногу тапочками. Малой…
Ты здесь из-за него…
Волна злости поднимается во мне, как ил со дна гнилого болота, сжимаю кулаки, стискиваю зубы.
Ну на кой мне это надо?! Если я так и так умер?! Если она умерла! Кто издевается надо мной и зачем? Зачем?!
Почти сразу приходит другая мысль, гасит готовую разразиться бурю.
Ты, гребаный эгоист! Подумай о нем, вытащи его отсюда, подари ему хотя бы те десять-пятнадцать лет, которые были у тебя. Ведь они были... может, это и твой последний шанс. Зачем иначе ты застрял в Госпитале?
Блин, я больше не хочу ничего делать, у меня и сил-то никаких не осталось…
Возможно, это твой единственный шанс.
Шанс на что? У меня и так уже все забрали…
— Саша?! Почему ты тут лежишь? Тебе плохо?! — Малой уже рядом, наклоняется ко мне. Он, естественно, напуган. От меня — одни неприятности.
— Все в порядке. — Мобилизовав остатки сил, принимаю сидячее положение. Отворачиваюсь, чтобы не дать разглядеть своего лица. — Поскользнулся, понимаешь… и, как грохнулся…
— Ничего не ушиб?
— Нет, вроде бы. Кроме, разве что, головы, Саня. Скажу тебе по секрету, она у меня — самое слабое место.
Пытаюсь улыбнуться. Он тоже. Встаю, кряхтя, как старик. Мы меняемся местами, теперь смотрю на Малого сверху вниз. Надо бы накрутить ему уши, чтобы больше не откалывал подобных фокусов. Тоже мне, путешественник. Он чувствует мой настрой и упреждает меня.
— Прости, Шурик, — говорит он, твердо глядя мне в глаза. — Извини, что убежал. Просто… мне вдруг захотелось побыть одному. Я немного побродил…
— Больше так не делай. Не стоит.
Он кивает.
— Не буду. Ни за что.
— Нашел, где бродить…
— Прости, Шурик… — он осекается и, повернув голову, с изумлением таращится на дверь. Похоже, только что заметил, что она, как бы это выразиться, не совсем обычная. Мгновение, и удивление сменяется страхом, лицо вытягивается, принимает такое выражение, будто он как раз хотел пожаловаться мне на кого-то, и только случайно заметил, что этот кто-то стоит рядом. Стоит и слушает каждое слово.
— Саня? — прижимаю его к себе. — Что стряслось?
— Дверь… — одними губами произносит Малой.
— Ну да, дверь, — мне остается лишь согласиться. Делаю это с максимальной беспечностью. Вместе с ним смотрю на нее. Поразительно, но она уже успела преобразиться. На ее поверхности — ни единой картинки с самолетиками, ничего такого, что бы указывало, куда она ведет. Следы от кнопок, и те исчезли. Полотно аккуратно оклеено виниловой пленкой под мрамор. Такая была в моде лет семь назад, Сане она, естественно, незнакома.
— Дверь, — повторяет Малой. В глазах застыл испуг. Разворачиваю его к себе, кладу ладони ему на плечи.
— Саня, послушай меня. Тебе ничего не грозит. Согласен, эта дверь выглядит несколько странновато, я не спорю, но, ты же сам заметил, Госпиталь — не совсем обычное место. Так что не бери дурного в голову. Нет поводов для беспокойства, поверь. — На самом деле, это не совсем то, что я думаю по поводу двери, но сейчас мои соображения не имеют значения. Главное, чтобы мальчишка не паниковал.
— Эта, конечно, тоже странная… — соглашается Малой. Он мучительно подыскивает слова, — но… она… теплая. Да, я чувствую, от нее идет тепло. И свет… Знаешь, она даже немного похожа на ту, что я видел во сне. Через которую пришла мама, помнишь, я тебе рассказывал? Правда, та была просто белой и гораздо выше, но в остальном…
— Ну вот видишь, — ухитряюсь выцедить из себя улыбку, еще не догадавшись, куда он клонит. — В любом случае, тебе нечего опасаться. Доверься мне, она тебя не съест…
— Эта может и не съест, — шепчет Малой. Мои увещевания на него совершенно не подействовали. Мало того, его страх начинает передаваться мне. — А та, другая… запросто может…
Он глотает слюну и смотрит на меня… и будто сквозь меня круглыми как два блюдца глазами. Мне становится жутко от одного его вида.
— Какая… другая? Ты нашел похожую дверь?!
— Нет, Шурик, непохожую…
— Где ты ее нашел?! — леденея, спрашиваю я.
— В подвале…
— Где-где?! — хриплю я, едва не подавившись. — Как ты попал в подвал, Малой?!
— Я не знаю! — он чуть не плачет. — Просто, шел-шел… потом смотрю, дверь. Вроде этой. Только — мрачная. Страшная…
— Страшная? — наступает мой черед сглотнуть ком величиной с яблоко. — Что ты имеешь в виду? Чем она тебя так напугала?
— Я не знаю… — лепечет Малой. — Просто мне стало очень страшно, когда я ее увидел. И холодно… Мне вдруг захотелось плакать и спать… а еще — убежать. Но — я не мог…
— Почему не мог?
— Не знаю, — повторяет он через слезы. — Она как будто держала меня… Ноги прилипли к полу, и я не мог уйти, как бывает во сне. А потом я будто оторвался и как побегу…
Он бледнее мела. Цвет лица — еще убедительнее слов.
— Успел только заметить, что она, кажется, деревянная… вроде как из темного дерева…
На мгновение мне становится трудно дышать. Кислород улетучился, парю в безвоздушном пространстве.
Из темного дерева… Кажется, теперь догадываюсь, о чем речь.
Около года назад, в рамках так называемого косметического ремонта я, когда руки дошли до двери, не стал морочиться новой, просто заменил старую мраморную свежей, имитирующей мореный дуб. Тогда нам очень понравился этот цвет, мне и моей девушке. Дешево и сердито, если не ошибаюсь, заметил я, и она улыбнулась в ответ. Мы собирались расписаться, каждая копейка была на счету…