15
— Мы заплатили пять тысяч лир во второй раз и выбросили обе урны, — рассказывала Петра Венд.
Она по-прежнему сидела на своей кровати, но больше не плакала. Ее глаза покраснели.
— Могу себе представить, господин Голланд, как все это для вас ужасно, — сказала она.
В этот момент я еще был не в состоянии вообще что-нибудь осознать из ее рассказа. Когда в лесу под Кельном я наступил на противотанковую мину, я поначалу не чувствовал страха. И страх, и осознание того, что у меня больше нет ноги, пришли много позже. Поначалу же я не чувствовал ничего.
Я допил свое виски и спросил:
— И больше вы о Сибилле ничего не слышали?
— Никогда.
— Вы остались в Риме?
— Нет, господин Голланд. Мои итальянские друзья предупредили меня. Они сообщили, что мне предстоит отзыв в Берлин, где я тоже буду наказана.
— И что вы предприняли?
— У берлинского атташе по культуре были друзья в Вене, супружеская пара. Муж был химиком. У него за городом, в Вейнбергене, был домик. Он и его жена спрятали меня там до конца войны. Одно время была опасность, что меня вышлют из Австрии из-за отсутствия работы, но потом я нашла работу на студии и осталась в Вене.
— Вы дали показания против Сибиллы?
— Разумеется. Еще в апреле сорок пятого.
— И?
— Много лет затем меня постоянно вызывали для получения дополнительных сведений. По представлению мюнхенской прокуратуры меня также допрашивали в венских следственных органах.
— Почему мюнхенской прокуратуры?
— Ваша подруга родом из Мюнхена, господин Голланд.
Я здраво рассудил: понятно, почему, достав фальшивые документы на имя Лоредо, она поселилась в Берлине. Я бы тоже не остался в Мюнхене. Ни в коем случае. Это было бы слишком рискованно.
— И чего добились следственные органы?
— В книге регистрации смертей по западному административному округу Мюнхена они нашли запись, по которой некая Виктория Брунсвик числилась скончавшейся одиннадцатого августа девятьсот сорок четвертого года, на улице, от сердечного приступа.
— Думаете, запись сфальсифицирована?
— Я в этом уверена. — В ее глазах снова появилось выражение жуткого страха, как там, на Акациеналле. — Виктория получила фальшивые документы, переехала в Берлин и жила там спокойно все десять лет, пока не встретила отца Тонио!
Я кивнул. То, что она говорила, звучало разумно. Страшно, но не бредово. Так вполне могло быть.
— Потом она инсценировала свое похищение, последовала за ним в Зальцбург и застрелила его. И теперь, и теперь… — Петра осеклась и посмотрела на меня.
— Что теперь будет? — прошептала она. — Она в городе, она где-то поблизости, я чувствую это. Я так боюсь, господин Голланд! Скажите, что мне делать? Пойти в полицию и все рассказать? Или молчать? Скажите же!
Я поднялся:
— Не знаю, госпожа Венд…
— Не оставляйте меня одну! — Она быстро вскочила и обвила меня руками, но это были объятия страха — не нежности.
Я снял ее руки со своих плеч:
— Спокойной ночи, госпожа Венд. Заприте дверь и примите снотворное.
Она снова упала на кровать.
— Завтра посмотрим, — сказал я уже от двери.
Я оглянулся еще раз. Она все так же сидела, что-то бормоча себе под нос и безвольно шевеля руками.
Я взял свое пальто и на лифте спустился в холл. В это время — после двадцати двух — он был совершенно пуст. Только ночной портье стоял за стойкой и сортировал почту.
— Хотите прогуляться, господин Голланд?
— Да.
— Езжайте осторожнее, там туман.
— Я пройдусь пешком.
На улице и вправду сгустился туман, за десять шагов ничего не было видно. Туман был густым и янтарно-желтым и пах дымом. По темному туннелю я вышел к вокзалу и повернул к реке. Я думал о Сибилле.
Это было совершенно невозможным, чтобы женщина, которую я любил, и женщина, которую нарисовала Петра Венд, были одним и тем же лицом. Этого просто не могло быть. Я обладал слишком хорошим знанием людей. Я знал Сибиллу. Это страшное недоразумение, вот что это такое. Путаница из-за схожести. По-другому и быть не могло.
— Простите, может быть, вы знаете, где находится отель «Золотой олень»?
Это был маленький и растерянный человечек. Он стоял в нерешительности на плохо освещенном перекрестке. Я почувствовал запах спиртного. Он был сильно пьян и говорил со швейцарским акцентом.