Неизвестным читателям и читательницам, поверьте мне, я для диспута и для дискуссии открыт.
Нелюди, вы мои слова должны усвоить раз и навсегда потому, что аморально клеветать и лгать.
Пишу сие не для слепых, не для немых, не для глухих, лишь для людей с нормальной психикой.
Живые люди, все мои земляки-земляне, обо всём хотели бы узнать. Сумасшедшие тебя читают.
Бедняжка её душа - она от хозяйки навсегда ушла.
Бездушна, она с ума сошла, потеряно сострадание.
Это не "последняя моя сказка", здравствуй, ты сегодняшнее утро?
Пятница, шабат, слава тебе, Господи, я сегодня проснулся живым.
Продолжение обязательно последует, все документы собраны и все в прокуратуру посланы.
Ты прав, мой сын родной, чтобы такая ужасная история ни с кем и никогда не повторилась.
Die Hoffnung stirbt zuletzt. Надежда умирает последней. Господи, разве всегда?
Никогда не говори: "В последний раз!", - почему? Научись ждать и побеждать.
*
Ох, оно,- бессмертие!,
душу камнем точит.
Раны бесполезные
счастьем кровоточат...
...и течет по капельке
время беспристрастное.
Не родиться заново,
лишь мечты напрасные!
...а душа бессмертная -
жизнью упивается.
Но и это временно,
всё всегда кончается! :)
Дмитрий
Демон
*
Часть 2.
Бабушка, а ты к нам приехала? Да! Мы уезжаем?
Мама мне с дедушкой встречаться не разрешает.
*
Чувственность, рассудок, что такое разум?
А это живо в свете гётевской методологии?
*
При поверхностном ознакомлении с творчеством Гёте тема чувственности сопряжена с большими недоразумениями. Выискиватели цитат работают здесь, так сказать, с разных концов, находя вполне солидный материал для подтверждения двух противоположных точек зрения. Чувственность, с одной стороны, празднует у Гёте величайший триумф; об этом свидетельствуют сотни страниц его биографии и множество личных признаний. Автор "Вертера" и "Римских элегий" давал современникам не один повод говорить о неприличии; накрахмаленные воротники сетовали на несдержанность "бурного гения", живущего-де в свое удовольствие. Да и в наше время достаточно окинуть беглым взором хотя бы "Венецианские эпиграммы" и покопаться в двух-трех сплетнях по поводу Христианы Вульпиус, жены поэта, которую мать Гёте называла "милым постельным сокровищем", а сам Гёте
158
охарактеризовал однажды как "явный маленький эротикон", чтобы сложить себе противоударное мнение об отношении Гёте к чувственному. Недоразумения возникают при освещении материала с другого конца, где "Годам учения", или "Театральному призванию", противостоят "Годы странствия", или "Отрекающиеся". Как, в самом деле, понять на фоне торжества чувственного эту фразу, уже приведенную нами однажды: "В одном я могу Вас уверить, что в полном разгаре счастья я живу в непрерывном отречении"? Или еще другую: "От человека только чувственного природа многое скрывает". Отречение Гёте, годы странствия его оставались тем не менее заслоненными бурным передним планом. Не только обывательскому взору не удавалось и не удается доныне проникнуть вглубь, но и многим проницательнейшим людям. Гердер, всегда относившийся к Гёте как к "большому ребенку", видел в его отношении к жизни нечто "воробьиное" ("das Spatzenm;ssige"). Даже Шиллер признавался еще до встречи с Гёте: "Близость с таким человеком не улыбается мне". "Ничто не производит более тягостного впечатления, - сетовал Нибур, - чем если великий дух лишает себя крыльев и ищет своей виртуозности в чем-нибудь гораздо более низменном, отворачиваясь от высшего".
Это "что-нибудь гораздо более низменное" и есть сфера чувственности. Я вынужден подробнее прояснить ситуацию, прежде чем перейти к случаю Гёте. Вообще среди всех душевных способностей человека чувственность оказалась наиболее невезучей с точки зрения философского осмысления. Не только отношение к ней со стороны философов или, точнее говоря, ее место в философской табели о рангах в ракурсе традиционного подхода, но и сама ее природа отмечены странной двойственностью. Чувственность, с одной стороны, означает: чувственные восприятия, данные органов чувств, с другой
159
стороны, под ней подразумеваются чувства в расхожем смысле. Что в логике русского языка оба аспекта выражаются одним и тем же словом, обусловлено, по-видимому, не только недостатком философской выработки понятий, но и явной слиянностью того и другого на допредикативном уровне понимания. Чувство, как восприятие, и чувство, как "чувство", совпадают в признаке субъективности и отличаются по признаку наличия или отсутствия оценочности. Иначе говоря, восприятие есть чувство, представляющее объект восприятия в субъекте вне всякой симпатии и антипатии со стороны последнего, тогда как чувство (скажем, эмоция) есть восприятие, объект которого полностью растворен в референциальности желаемого и желающего быть удовлетворенным. Если, как сказано выше, оба названных аспекта совпадают в признаке субъективности, то это свидетельствует именно об общности их философской судьбы. Хотя чувственное восприятие и составляет необходимый элемент философского познания (за редкими исключениями, когда оно, как у Гегеля или Когена, поражено в философских правах), судьбой его было всегда играть роль познавательного сырья, слепого материала для понятийных синтезов. Но аналогично обстоит дело и с "чувствами". Философы признают, с одной стороны, неисследимые богатства мира чувств и даже посильно восхищаются ими в их поэтическом оформлении; но с другой стороны, они ограничивают их, как и восприятия, только сферой субъективности, лишая последнюю права голоса на философском симпосионе. Объективность отдана логике; она есть чисто логическая прерогатива, и вполне обычной стала ситуация, когда самым страшным упреком, который философ мог бы сделать философу, считается уличение в "поэтичности" или просто "художественности". "Вчера, - свидетельствует Андрей Белый, - на философском докладе я получил комплимент как художник, но
160
комплимент этот значил: вы не философ; и стало быть: с вами считаться нельзя; но ведь этот вот комплимент обращен не ко мне, а ко всей художественной речи: с ней считаться нельзя; она - смутный бред, интересный лишь как материал для психологических, лингвистических и иных изысканий ученого-аналитика; а мы, если мы суть художники слова, мы - кролики, разводимые лишь для опытов физиолога, разрезающих наше слово на части и тем убивающих нас. Потому-то когда говорят мне: о да, вы художник, я чувствую в этом признании, в "комплименте" смысл страшный". Художник - спец по части чувств, т. е. субъективного, и гносеолог считаться с ним не может.
Если теперь, имея в виду этот стандарт отношения, обратиться к Гёте, то некоторые его признания, имеющие теоретикопознавательный смысл, действуют почти ошеломляюще. "Кто не доверяет своим чувствам, - гласит одно из них, - тот дурак, который неизбежно превратится в умозрителя". Остается вспомнить, что именно в доверии к чувственному опыту упрекали Гёте как метафизики, так и физики. О том, каких радикальных вершин достигает у Гёте доверие к чувствам, гласит еще одно признание: "Чувства не обманывают, - говорит он, - обманывает суждение". Поистине, это уже не фехтование по правилам, а удар дубинкой по меднолобому рационализму, опирающемуся как раз на обратное. Картезианское "свидетельства чувств обманчивы", ставшее едва ли не акафистом всего последующего рационализма до Гегеля включительно, получает здесь самый решительный отпор из всех когда-либо имевших место, - отпор тем более убийственный, что исходящий не от лирика (с ним считаться нельзя), а от трезвейшего естествоиспытателя (последний имеет дело с чувственными восприятиями, которые лирик преобразует в личное). Что значат эти слова? Как можно отдавать