— Берта, слышишь?
— Что?
— Вот тебе полтора форинта. Завтра утром оставь всю работу — ребят покормлю я, — садись в поезд и поезжай в Казинцкую баню.
Жена молча слушала.
— Дай полфоринта да смотри не смей экономить, поняла? Дай полфоринта массажистке, скажи, чтобы не жалела, чтоб наперла, как может. И ты не жалей! Поняла?
— Да!
— Потом прими горячую ванну. Какую только стерпишь. Пока не станешь как вареный рак.
— Понимаю.
Жена Фицека взяла деньги и на следующий день рано утром, закутавшись в большой платок, поехала в Пешт.
Вернувшись, она, следуя совету мужа, два раза спрыгнула со стола, причем во второй раз так расшибла себе ногу, что расплакалась. Фицек разозлился, но все-таки уложил ее в постель. Отто получил здоровенную затрещину за то, что хотел пойти на улицу. Мать взяла плачущего мальчика к себе.
— Ты что ребенка обижаешь? Он разве виноват?
В довершение всех бед Иштван Сабо в эти же дни обратился к мастеру:
— Господин мастер! В субботу верните мне книжку. Ухожу.
— Куда пойдете, Сабо?
— В Пешт. Довольно мне сапожничать. Здесь век нищим будешь. На фабрику пойду.
— На фабрику? — спросил Фицек, холодея.
— Да.
— Чернорабочим пойдете?
— Да! — зло крикнул Сабо. — Но за восемь форинтов.
— Нет у вас, Сабо, башки на плечах. Рехнулись совсем… Ведь вы там железо будете таскать. Знаете вы, какая это работа? Эх, погибнете!..
— А здесь не погибну? Вы на штаны мои взгляните.
Сабо повернулся. Нагнулся.
— Вижу, Сабо, вижу, есть у меня глаза, но если бы вы остались и дело пошло хоть немного на лад, я только стал бы платить вам шесть форинтов.
— Вы, господин Фицек? Никогда не будет у вас таких денег.
— Самостоятельным сапожником можете стать. Женитесь. Мастерскую откроете. Самостоятельный ремесленник… Никто не командует… И оставлять специальность!.. Господи боже! Никогда не были вы настоящим сапожником!
Сабо молчал. А в субботу сложил вещи и велел принести литр вина к обеду.
— Ладно, Сабо, все в порядке. По правде сказать, обидно мне за вас, вы еще пожалеете. Больно мне, искренне больно, от чистого сердца говорю — больно. Идти на фабрику, бросить специальность, которую изучали четыре драгоценных года!.. Вскружили вам голову.
Он обнял Сабо, и они простились.
На следующей неделе Фицек работал уже один. Каждый час оборачивался:
— Ну, Берта, какие новости?
— Никаких! — отвечала женщина.
И наконец в субботу зло:
— Берта! Все еще никаких новостей?
— Никаких, Фери. Не помогло!
Фицек вскочил и, как был, в одной рубашке с засученными рукавами и в фартуке побежал к зятю Адольфу Кевеши и попросил взаймы два форинта.
— Берта! Поезжай скорее в Казинцкую. Слышишь? Дай массажистке целый форинт. Поняла? Целый форинт. Чтобы прямо кулаками дубасила. И прими ванну еще горячее; кожа слезет — терпи! Слышишь? Смотри ничего не забудь, себя обманешь… Сама расхлебывать будешь… О, чтоб бог…
После возвращения жены Фицек еще два дня заставлял ее прыгать со стола на пол. Отто никак не мог взять в толк, что это значит.
Когда же выяснилось, что все напрасно, Ференц Фицек воскликнул:
— Целых три с половиной форинта пропали… Нету справедливости на земле!
Восемнадцатого декабря 1899 года, так как нет справедливости на земле, зимою, в четыре часа, на рассвете, родился я. Прибыл, хотя меня не очень-то ждали.
И если бы я был поэтом, то сказал: тогда закрыл глаза девятнадцатый век и, громыхая, всходил двадцатый.
ПЕРВАЯ ГЛАВА,
в которой автор рассказывает о событиях так, будто он снова стал ребенком; в этой же главе читатель познакомится с разными играми, как, например, «Кто выше», «Караси и щука», «Звонок», «Повешение» и т. п.
Их шестеро. Двое родителей и четверо детей. Родители лежат высоко на кровати, ребята, кроме самого маленького, — внизу, на полу. Для самого младшего забронировано место в корыте. Есть два корыта: большое, в котором стирают вещи взрослых, и поменьше — для пеленок и других детских вещей. Но корыто поменьше в то же время и люлька. Положишь под него полено среднего размера, и качай себе — вниз и вверх. Нельзя только неожиданно отпускать люльку — она может налететь на стул, и младенец получит легкое сотрясение мозга.