Веселые времена закончились примерно годом позже, когда отец нашел мой дневник, в котором я безрассудно распространялся о выкуренных сигаретах, выпитом пиве и своих сексуальных приключениях. Он спустил меня на землю. Запретил ходить куда бы то ни было, кроме школы. Настоял, чтобы я состриг свои патлы. (К счастью, Пресли как раз только что подстригся, чтобы вступить в ряды армии Соединенных Штатов, и я обернул наказание в свою пользу.)
До экзаменов за пятый класс оставалось полгода. Пришлось к ним готовиться. Я занимался с удивительной одержимостью и упорством. Все десять предметов сдал на очень высокие оценки. Родители были счастливы. Жить стало лучше. Поразительно, что Альберт тоже ликовал: его лучший друг был Элвисом и Эйнштейном в одном лице. И снова наступили прекрасные времена.
Моя вновь обретенная свобода совпала с открытием в Кен-фиг-Хилл клуба «Вэнз тин энд твенти». По крайней мере раз в неделю выступали группы, и почти всегда мне давали спеть несколько песен. Репертуар у меня был очень маленький (What'd I Say, Blue Suede Shoes и That's All Right Mama), но он всегда хорошо проходил. Жизнь почти превратилась в рутину: Будние дни в школе посвящались занятиям физикой, химией и математикой. По вечерам я тоже занимался. Все остальное время проводил, выпивая в пабах, танцуя и выступая в «Вэнз», гуляя с девчонками.
Как-то весной рано вечером по просьбе нескольких подражателей Чабби Чекера я пробовал сыграть на пианино Let's Twist Again в гостиничном баре «Роял оук», на Стейшн-роуд, в Кенфиг-Хилл. Уже и без того приглушенный свет неожиданно померк еще больше при появлении пятерых полицейских, которые пришли проверить возраст посетителей паба. Владелец, Артур Хьюз, никогда не заморачивался насчет возраста. А мне еще и восемнадцати не исполнилось. Я нарушал закон. Один из полицейских, констебль Гамильтон, был мне знаком. Этот здоровила англичанин недавно переехал в дом рядом с нашим. Гамильтон подошел ко мне:
— Немедленно прекрати бренчать!
— Продолжай, Говард. В этом нет ничего незаконного. Все будет в порядке, играй, — сказал Альберт Хэнкок.
Я стал играть немного медленней.
— Я же приказал тебе остановиться! — прорычал Гамильтон.
— Говард, да пошел он к черту. Он не может запретить тебе играть. Не желаешь станцевать твист, Гамильтон, и сбросить жирок?
Паб загоготал от дерзкого остроумия Альберта.
— Хэнкок, следи за тем, что говоришь. «Черная Мария» на улице как раз тебя дожидается7.
— Ну так веди ее сюда, Гамильтон. Здесь нет расистов. Под аккомпанемент еще более громких раскатов смеха я сыграл первые несколько аккордов композиции Джерри Ли Льюиса Great Ball of Fire. Громко и быстро. Гамильтон схватил меня за плечо.
— Сколько тебе лет, сынок?
— Восемнадцать, — уверенно соврал я.
Я уже больше трех лет ошивался в пабах, и никто никогда не выпытывал мой возраст. Обнаглев еще больше, я схватил кружку горького пива и сделал пару глотков. Я был уже слишком пьян.
— Как тебя зовут, сынок?
— Вам какое дело? Если мне восемнадцать, я могу здесь пить, как бы меня ни звали.
— Выйди на улицу, сынок.
— Почему?
— Просто делай, что говорят.
Я продолжал играть до тех пор, пока Гамильтон не выволок меня из паба. Он достал записную книжку и карандаш, как у полицейского из телесериала «Диксон из Док-Грин».
— Теперь скажи мне, как тебя зовут, сынок.
— Дэвид Джеймс.
Насколько я знал, такого человека не существовало.
— Мне показалось, друзья называли тебя Говардом.
— Нет, меня зовут Дэвид.
— Где ты живешь, сынок? Кажется, я тебя где-то встречал.
— Пвллигат-стрит, 25.
Такой адрес существовал, но я и понятия не имел, кто там живет.
— Где ты работаешь, сынок?
— Я еще учусь в школе.
— Так я и думал. Ты молодо выглядишь, сынок. Я проверю то, что ты мне сказал. Если соврал, я тебя найду. Спокойной ночи, сынок.
Я вернулся в бар.
Всю глупость своего поведения я осознал только утром, когда поднялся с кровати. Гамильтон мигом узнает, что на Пвллигат-стрит, 25, никакого Дэвида Джеймса нет и не было. И упаси меня бог столкнуться с ним еще раз. Я забеспокоился. Меня поймают и обвинят в незаконном употреблении алкоголя и в том еще, что я дал полиции ложные сведения. Потом будет суд. О нем напишут в «Гламорган газетт». Меня обязательно накажут.