А мне руководитель группы Крейг Ловато адресовал такое послание:
«Говард!
Надеюсь, это коммюнике тебя не обидит. Если обидит, пожалуйста, дай мне знать, и я воздержусь от того, чтобы писать тебе снова. Думаю, книга Пола до определенной степени персонифицировала наши отношения. Поэтому иногда я действительно ловлю себя на том, что гадаю, как идут твои дела.
Две вещи побудили меня написать тебе это письмо: звонок Терри Берка, сообщавшего, что ты в очередной раз подал заявление о переводе в Англию, и статья в „Аризона рипаблик" по поводу казни убийц, которые возглавляли наркосиндикат. Нет, я знаю, что ты не принадлежишь к этой категории, но казнь должна состояться в Терре-Хот! Полагаю, для тебя это не новость, но я узнал об этом только что. В определенной степени мне трудно писать тебе так, чтобы слова мои не прозвучали высокомерно. Я верю, что ты поймешь: это не входит в мои намерения. Правда состоит в том, что мне любопытно твое мнение по некоторым вопросам. Тот факт, что ты признал себя виновным, дает мне известную свободу связываться с тобой, с твоего позволения, по поводу дел, интересных нам обоим. Чего не скажешь об Эрни, который продолжает следовать дорогой тихого отчаяния.
Уверен, что твоя точка зрения, как подданного другого государства, должна временами приходить в противоречие со взглядами рядового американца. Если хочешь продолжить переписку, черкни пару строчек.
Крейг».
Крейг не только похлопотал, чтобы я не вырвался из ада Терре-Хот, но еще имел жестокость напоминать о наркодилерах, которых казнят за моим окном. Он давал знать, что осведомлен о моих попытках добиться перевода, и затевал какую-то странную игру, переписку кошки с мышкой. И даже не имея никаких доказательств, что именно он убедил иммиграционную службу не пускать в страну Джуди, я был убежден: это его работа.
После моего осуждения Бронис представил ходатайство о снижении срока заключения. Это делается всегда, чтобы судья мог, поразмыслив, изменить приговор. Ходатайство подается до истечения ста двадцати дней после признания подсудимого виновным, и судья волен рассматривать просьбу сколь угодно долго. В моем случае судье Пэйну потребовалось четыре года. Пока решение не принято, к ходатайству присовокупляются дополнительные материалы. Мы передали судье множество писем от людей, обеспокоенных душевным здоровьем моих детей и несправедливым обращением со мной. Каким-то образом Бронису удалось добиться, чтобы дело слушалось на открытом судебном заседании, и чтобы помимо всего прочего получили оценку злонамеренные действия агентов DEA. Поводом ходатайства послужило то, что наказание оказалось более суровым, чем того хотел судья.
В первый раз за четыре года я покинул пределы Терре-Хот. После недельной остановки в Эль-Рено меня, в наручниках и кандалах, доставили на самолете в Исправительный центр Большого Майами. Там, правда, я, как склонный к побегу, был засунут в карцер. Слушание состоялось в Уэст-Палм-Бич. Ловато прилетел туда, дабы убедиться, что судья получил его сообщение. Верный Джулиан Пето прибыл выступить в мою защиту. На свидетельское место поднялся Ловато. Он хромал, явно мучаясь болью в колене. Мне стало его жаль. Уж не сходил ли я с ума? Ловато дал показания, и Бронис его уничтожил. Тогда Ловато заявил, Джуди и дети не испытывают недостатка в деньгах, как ему сообщили, Джуди до сих пор носит «Роллекс». Эти часы были моим подарком ко второй годовщине свадьбы. Судья Пэйн не вынес постановления, сказав, что известит нас о своем решении. Меня отвезли в окружную тюрьму Уэст-Палм-Бич, и следующие пять недель я провел среди чернокожих, под звуки рэпа и хип-хопа. Почти как дома. За сим последовала неделя в карцере, в Майами, Эль-Рено и опять Терре-Хот. Моего хорошего друга Шарло Фьоккони перевели в другую тюрьму. Я очень сильно по нему скучал. Спустя месяц мне сообщили три постановления судьи Пэйна: срок моего тюремного заключения сокращен на пять лет, с двадцати пяти до двадцати лет; я подлежу немедленному переводу в Великобританию; если же какая-либо правительственная организация этому воспрепятствует, меня должны заключить в тюрьму общего режима. Я не усмотрел здесь большой победы: ну скинули несколько лет. Однако все выглядело так, как будто я скоро покину Соединенные Штаты.
Сокращение срока означало, что через несколько месяцев будет решаться вопрос о моем досрочном освобождении. Я не имел причин полагать, будто что-то изменилось в отношении властей к крупным наркоконтрабандистам и видам последних на досрочное освобождение, но мои заявления приняли и в конце января 1995 года пригласили на слушание об условно-досрочном освобождении. Со мной пришел Уэбстер и заявил инспектору по досрочному освобождению, что лучше меня преподавателей он не видел и что я, несомненно, исправился. Я ожидал увидеть Ловато, но его не было. Я ожидал услышать прежний бред о моей наркоимперии. Вместо этого мне сказали: «Пожалуйста, мистер Маркс, пока ничего не говорите своей семье, но мы собираемся рекомендовать членам региональной комиссии по условно-досрочному освобождению, чтобы вас освободили досрочно 25 марта. Право окончательного решения за ними. О том, что они решили, вы узнаете в течение трех недель. Слушание окончено».