Венцеслав закрыл глаза, на миг вернувшись в те катакомбы. В ушах его звенели крики солдат. Если бы он был достоин звания командира, он никогда бы не повел их туда. Если бы он был героем, он бы погиб вместе с ними.
Венцеслав хлопнул ладонью по светящемуся пятну. И почувствовал, как в пальцы вползает могильный холод. Потом дверь открылась. А он разлепил веки. И сразу увидел, что комната по ту сторону — другая. Там горел свет — бледный, тусклый, но все-таки свет.
— Тут что-то есть, — сказал он Кветке и Махьяру и, не дожидаясь ответа, двинулся вперед. После признания он чувствовал, что должен доказать, что теперь он храбрее, чем был в прошлом. Что он уже не тот командир, который способен бросить тех, идет за ним.
Комната за дверью походила на другие разве что размерами. Вдоль стен стояли высокие канделябры, причем каждый был увенчан прозрачным шаром, внутри которого мерцал бледный свет. Венцеславу показалось, что кто-то запер в этих шарах блуждающие огни.
На полу расстилался богатый ковер с густым пышным ворсом, хотя цвета его и поблекли. Драпирующая потолок ткань ниспадала вниз длинными полотнищами, перехваченными кое-где вмурованными в стены кольцами. Занавеси были тонки и прозрачны, скорее искажая, нежели пряча то, что находилось за ними. Прищурившись, Венцеслав заметил что-то вроде помоста. Он направился туда, отводя полотнища, чувствуя, как они скользят по его лицу. Ощущение неприятно напоминало о затянутых паутиной катакомбах.
— Венцеслав, подожди, — окликнул его Махьяр. Но капитан остался глух к просьбе жреца. Он должен был доказать свою отвагу и вернуть их уважение. Иначе как он сможет командовать?
Наконец Венцеслав добрался до помоста, сделанного, как и арочный проем у входа в цитадель, из блестящего обсидиана. Тринадцать ступеней поднимались от пола к платформе. Капитан разглядел наверху что-то вроде большой чаши из слоновой кости и огромное, похожее на трон кресло, высеченное из розового хрусталя. На троне восседала фигура, задрапированная с ног до головы в черное. Струящееся платье с многослойными юбками, отороченными кружевом, облегало сухощавое тело, лицо скрывалось под густой вуалью.
Венцеслав не знал, сколько времени он стоял и просто смотрел. Ощущение провала щемило сердце. Они зашли так далеко, столько претерпели — и все напрасно. Оракул под Вуалью мертва. И мертва уже сотни лет, избавленная от разрушительного воздействия времени защитой своей цитадели.
— Слишком поздно! — простонал Венцеслав.
И тут его глаза расширились от ужаса. Фигура, сидевшая на троне, встала. Скрытое вуалью лицо повернулось к нему, и он почувствовал, как внимательные глаза изучают его из тени.
— Вы прибыли в точности тогда, когда я вас ожидала, — прозвучал голос, мягкий, как весенний дождь. Оракул под Вуалью приподняла руку в перчатке и поманила Венцеслава. — Подойди и поведай о своей цели. — Она повернулась к Кветке и Махьяру, которые только что выбрались из лабиринта занавесей. — Подойдите все. Давно уже никто не ходил сюда в поисках моей мудрости.
Кветка выступила вперед. В глазах ее тлело подозрение.
— Ты… ты — Оракул под Вуалью?
Облаченная в черное пророчица мелодично рассмеялась.
— Разве я не похожа на ту, кого вы ожидали найти? — Она рассмеялась снова, глядя на них сверху вниз. — Возможно, вы ждали кого-то более величественного? Альвийскую даму в серебре и бриллиантах? Полубогиню такой несказанной красоты, что она вынуждена прятать ее от глаз смертных? — Покрытая вуалью голова качнулась из стороны в сторону. — Увы, это всего лишь я, и, боюсь, я не такова, какой вы ожидали меня увидеть.
— Ты плоть или дух? — спросил Венцеслав, высказав страх, который — он знал — разделяли все они. Живая это женщина — или неупокоенный кошмар?
И вновь раздался смех Оракула под Вуалью.
— Жива ли я? — перефразировала она, вновь опустилась в розовое кресло и огляделась. — Да… полагаю, это своего рода жизнь. И хотя часто она утомительна, я боюсь того, что ждет меня, если я откажусь от нее. — Лицо под вуалью вновь повернулось к Венцеславу. — Когда меня положат в могилу, мои враги обретут власть надо мной. Пока же я остаюсь здесь, в цитадели, я в безопасности. Усталая. Одинокая. Но в безопасности. — Она подняла руку и указала на стоящую на помосте чашу. — Я вглядывалась в тысячи тысяч вчерашних дней, видела несчетное множество стремящихся к концу жизней. Я могу наблюдать за всем, чего у меня никогда не будет. Хотя, если бы не могла, никто и никогда не решился бы прийти ко мне.