Меж тем, заинтересовав местного профессора психиатрии собственным переводом с немецкого работ Блёйлера, получил от него обстоятельную рецензию на свою готовившуюся к публикации статью о возможных путях развития шизофрении (Ш). Кажется, он одобрял высказанные соображения, но чтобы они увидели свет, нужно было всё переделать. Постоянные переработки и уточнения написанного в течение года сильно измотали меня. Я не понимал, зачем нужно тратить столько усилий на разъяснение простых вещей специалистам с максимальным стажем работы в психиатрии, если и некоторые профаны уже смекнули. Было неясно, почему не убеждает даже установление логической связи явлений, которой так поклоняются учёные. Конечно, в головах специалистов шла борьба: чему служить — истине или своим интересам?
Нечто подобное, только более крупного масштаба, произошло в моей биографии позднее, когда я пытался доказать учёным акушерам-гинекологам, что предлагаемая методика психотерапии способна решить проблемы не только беременных, но и акушерства. К сожалению, время быть акушерству с человеческим лицом ещё не придёт и значительно позже описываемых мною попыток подружиться с психиатрами. Пока же приходилось забыть об единоличной публикации даже в местном научном сборнике. Боги не дремали…
Есть у нас чудный специалист, любимый больными и врачами. Моё предложение ему «подковать» материалы под психиатрическую стать и быть соавтором оказалось отвергнутым. Оправданием ему, безусловно, могла быть и мысль о ненужности противостояния ради чужих идей.
Однако о публикации в Перми приходилось забыть совсем. «Независимый психиатрический журнал» молчал. Ни звука до сих пор. Верно, он не обязан говорить.
Конференция 1997 года в Московском институте психотерапии свела меня с молодым, способным «альтернативщиком», решившим вовремя «рвануть» из психиатрии. Он знал все условности и проблемы психиатрии, и ему было предложено стать соавтором проблемной статьи. Мне было интересно его мышление; но, легко согласившись вначале, через год переписки он легко и отказался от своего слова. Стрелять в письмах остротами, не имея общей цели, едва ли имело для меня смысл…
О публикации пришлось надолго забыть, тем более, что меня всё больше и больше захватывала работа с беременными женщинами. Всё громче и громче доносились до меня «стоны» из роддомов, и меня вовсе не успокаивал штиль в моей любимой женской консультации.
Материалы моей неопубликованной статьи бесконечно перекладывались с места на место в домашнем архиве, который непрестанно худел оттого, что выбрасывались не принятые журналами наблюдения — в одних местах, но полнели в других, где копились новые отказы. Чудом уцелел и этот самый неопубликованный манускрипт… Когда уже к началу миллениума женская консультация окончательно уснула, мне пришлось на цыпочках перебраться в другую поликлинику, где, казалось, стены ходят ходуном. Но это только казалось.
Последние годы приходилось много читать и, прежде всего, художественной литературы, в которой удивляло обилие наблюдений, сходных с моими: прежде всего шизофрения развивалась как следствие изоляции от людей. Вновь всколыхнулись забытые идеи. Настойчиво озадачивал маститых психиатров, что им известно о шизофрении в тюрьмах, одиночных камерах и пр. Никто не знал об этом определённо. Нет и специальной литературы.
Кажется, наступал момент истины! Или гражданских психиатров в тюрьмы не пускают, или «на зоне» есть свои мастера «душевного» склада, которые не любят «сливать» информацию за ограждения — пиши любые диагнозы, делай любую статистику: «хозяин-барин»…
В наши дни уже и школьнику ясно, что обладающий властью узурпирует и право. Те же самые учёные поддерживают и власть, и юридическое право. Образ учёного сильно размыт… Вместе с тем, великие писатели и философы имеют дар заранее предупреждать о коррозии общества или профессии. Почти 100 лет назад Ромен Роллан писал, что каста учёной «… интеллигенции весьма вежливо снимает шляпу перед царящей в мире глупостью» («Очарованная душа»). Наш великий М.М. Пришвин замечал в дневниках: «На моём веку совершилась огромная перемена в сознании человека: в моё время ещё верили просто в науку, что человек овладевает законами природы себе на добро, и такое победное шествие человека как царя природы вперёд называлось прогрессом. В науке есть чары не меньшие, чем в искусстве, отвлекающие личность человека от конкретных условий добродетели (творчества добра), в том смысле, чтобы служить лучшему всех людей, как себе самому».
Любая деятельность учёных нуждается в контроле общества, особенно сегодня, когда появилась корпоративная мораль (в том числе в белых халатах), считающая себя выше общечеловеческих ценностей.