– Боже, Игги. Как же она воняет! – шепчу я.
Игги снял свою кепку и теперь прижимает её к носу.
– А я-то думал, это от тебя, – говорит он приглушённым голосом.
Мы с Игги медленно поднимаемся на ноги, и теперь мы втроём стоим, образуя треугольничек, не говоря ни слова – просто, знаете, совершенно поражённые. Игги сгибает и разгибает свою свежеисцелённую ногу.
В конце концов он нахлобучивает кепку обратно на голову и дважды стучит себя по груди.
– Я есть Игги, – говорит он, и существо с усилием моргает.
Я мог бы поклясться, что она думает: «Зачем это он разговаривает как полоумный?»
И всё же, беря пример с Игги, я указываю на себя и говорю:
– Я есть Итан.
Я не могу точно сказать, откуда знаю это, потому что она не ахает, не моргает и ничего такого не делает, но я чувствую, что она удивлена.
– И-тан? – переспрашивает она.
– Да.
Она поднимает подбородок, затем опускает. Выглядит так, будто она кивает, но в обратном порядке. Затем она произносит нечто похожее на «Элли-энн» и похлопывает себя по груди.
Игги глядит на меня с ликующей ухмылкой на лице.
– Видишь? Это её имя. Эллиэнн!
Но тут мы слышим крики и собачий лай и видим лучи фонарей среди деревьев в отдалении, спускающиеся по тропе от основной дороги.
Выражение чистейшего ужаса, мелькающее на странном волосатом лице существа, меняет, я полагаю, всё.
– Молчите, – говорит она своим пискляво-гортанным голосом.
– Что? – спрашивает Игги.
– Я говорю: молчите. Гофорите, что не видели меня. Солгите. Вам, людям, это хорошо удаётся.
– Подожди, – говорю я. – Кто ты такая? И зачем нам лгать?
Лай раздаётся ближе, и из кустов возникает огромная немецкая овчарка, скачками приближающаяся к нам по прибрежной гальке.
Я слышу:
– Что такое, Шеба? Что ты нашла?
А существо, утверждающее, что её зовут Эллиэнн, глядит на меня пристальным взглядом бледных глаз.
– Потому что иначе ты больше никогда не уфидишь свою сестру.
Мою сестру. Тамми.
Игги был прав. Его затея с рыбалкой сработала: уже где-то час я почти и не вспоминал о ней.
Но теперь я стою, насквозь промокший, на деревянном причале промозглым вечером, и воспоминание о том, почему я здесь, захлёстывает меня волной скорби.
Глава 7
– Ненавижу тебя!
Это последние слова, которые я сказал Тамми. Они вертятся у меня в голове – и это абсолютная неправда.
Моя сестра-близнец. «Другая половина» меня, как часто говорила Ма, и была права.
Тамара, кратко Тамми, Тайт. Классное имя, я думаю, в основном из-за аллитерации. Тамми Тайт. С тех пор, как она пропала, не проходит и часа, чтобы я не подумал об этих трёх слогах.
Часа? Скорее уж пяти минут. Скорее уж пяти секунд. Это ужасно утомляет.
Потом я временами осознаю, что не думал о Тамми уже несколько минут, и это едва ли не хуже, так что я заставляю себя представить её, снова мысленно услышать её голос. То, как она говорит «Ой, И-та-а-а-ан!», когда я её чем-то раздражаю (что происходит довольно часто); или то, как она однажды пукнула в ванне, когда мы были маленькими, и смеялась так сильно, что ударилась головой о кран, и это рассмешило её ещё сильнее, хоть голова у неё и кровила.
Затем я неизменно начинаю думать о последних нескольких месяцах, когда мы переехали в Килдер и пошли в среднюю школу. Теперь мы в разных классах. Она завела друзей, с которыми я даже не знаком (и по меньшей мере одну подругу, которой я даже не нравлюсь. Ничего страшного, Надя Ковальски, это чувство взаимно).
Потом от всех этих мыслей я опять начинаю грустить, отчего – странным образом – мне становится лучше, потому что это как будто возмещает то, что иногда я забываю о ней думать.
А когда мне грустно, я вспоминаю последние слова, которые сказал ей: «Ненавижу тебя».
Ма я этого не рассказывал. Это огорчило бы её, а Ма с Па и так уже достаточно огорчены. На самом деле мы с Тамми говорили, что ненавидим друг друга, гораздо чаще, чем что любим.
И немудрено: мы никогда не говорили, что любим друг друга. Да и зачем? Это было бы словно с самим собой разговаривать.
И всё же мне хотелось бы, чтобы последними словами, которые я ей сказал, были не «Ненавижу тебя».
Глава 8
Был рождественский сочельник, и пустоши укрыло снегом. Думаю, все надеялись, что пройдёт сильный снегопад и нашу деревню завалит так, что она станет похожа на рождественскую открытку, но этого не произошло, да и, если честно, наша деревня всё равно не из тех, что изображают на открытках.
Килдер довольно пёстрая деревенька, старые дома здесь соседствуют с новыми, и у нас нет типичной «деревенской улочки» – знаете, булочная, мясная лавка и кондитерская, как обычно бывает в рассказах. Благодаря лесу, озеру и обсерватории летом тут толпы туристов, но зимой всё в основном закрыто – кафе там, лабиринт из живой изгороди и Пункт Проката Психа Мика, который сдаёт в аренду велосипеды. Тамми взяла моду называть деревню Скучновиллем. Как-то она сказала: «Мне здесь не место. Я человек городской», будто сонный Тайнмут – где мы жили раньше – это прямо Нью-Йорк какой-то.