— Пухнет голова, Елена Павловна, вы угадали, — вздохнул я. — Уже шляпа не налезает, в которой я прилетел из Москвы. Цифр в самом деле, пожалуй, мне пока не надо. А вот в самых общих чертах: как вы надеетесь проверить свою гипотезу во время нашего плавания?
— Ну, не случайно мы отправились из Черного моря. Путь угрей, плывущих на нерест из Прибалтики, проследили в прошлом году. При этом впервые велась непрерывная запись всех изменений магнитного поля по дороге. Теперь такие же всесторонние исследования предстоит провести и по маршруту угрей, плывущих к местам нереста из Черного и Средиземного морей. У Босфора мы выпустим в море и тех угрей, что привезли из Прибалтики. Очень интересно узнать, найдут ли они дорогу, по которой им никогда в жизни не приходилось раньше плавать, или станут сбиваться с пути? Надеемся, что это даст возможность окончательно проверить, какая именно гипотеза является правильной, и разгадать, наконец, тайну ориентации речных угрей в открытом океане.
Я исписывал этими сведениями один блокнот за другим, и голова моя в самом деле начинала распухать от сложных гипотез, связанных к тому же сразу с несколькими совершенно разными областями науки.
Посудите сами: после беседы об угрях с Еленой Павловной я попадал в лабораторию биохимии, и здесь Казимир Павлович Бек ошеломлял меня совсем иными проблемами.
Казимир Павлович был сутуловат, медлителен в движениях, всегда задумчив и немного рассеян. Беседуя, он любил расхаживать, заложив руки за спину. Пожалуй, он больше всего приближался к традиционному типу кабинетного затворника по сравнению с другими учеными на «Богатыре», особенно по сравнению с такой «несолидной» на вид, похожей на мальчишку Еленой Павловной или насмешливо-щеголеватым Волошиным. Но потом мне суждено было узнать, что такое представление о Беке оказалось совершенно ошибочным…
— Одна из проблем, которыми занимается наша лаборатория, — это поиски способов ныряния человека на большие глубины, — рассказывал он размеренным, глуховатым голосом, рассеянно выстукивая пальцами в то же время какую-то сложную мелодию по столешнице.
— Без глубоководных снарядов — скафандров или батискафов?
— Да. Настало время человеку осваивать глубины океанов, и это задача не менее важная, чем освоение космоса. И пожалуй, не менее сложная. Не так давно на международном конгрессе по исследованию глубин известный французский подводник Жак-Ив Кусто даже предложил хирургическим путем создать новый вид людей — «человека подводного». Для этого он предлагает дать человеку искусственные жабры, снабдить его миниатюрным легочно-сердечным аппаратом, который бы вводил кислород из воды непосредственна в кровь и удалял из нее углекислоту. Чтобы тело человека могло противостоять давлению воды на глубинах, по идее Кусто, придется легкие и все полости костей заполнить какой-нибудь нейтральной жидкостью, а нервные центры дыхания — соответствующим образом затормозить…
— Похоже, что мечта Беляева об Ихтиандре становится уже рабочим планом ученых?
Казимир Павлович улыбнулся:
— Пожалуй. Только, естественно, в более сложном виде.
— А как вы относитесь к этой идее? Мне показалось по вашему тону, что вы ее не разделяете. Считаете невозможной?
— Я не люблю этого слова: «невозможно», — ответил Бек, пожав плечами. — Думаю, что такому умельцу, как наш Сергей Сергеевич, не составило бы особого труда сделать искусственные жабры, а блистательный хирург, вроде Логинова, сумел бы вживить их в человеческий организм. Но мы думаем, что можно обойтись и без уродования человека. Есть полная уверенность, что в самое ближайшее время люди смогут нырять на глубину двух километров в обычном акваланге и даже вообще без него.
— Над этим вы и работаете?
Казимир Павлович кивнул.
— А в чем заключается суть ваших исследований? — спросил я и добавил: — В самых общих чертах.
Поспешность, с какой я, видимо, это сказал, заставила Казимира Павловича снова улыбнуться.
— Ну, в самых общих чертах, мы пытаемся найти такой состав газовой смеси для дыхания, чтобы он при погружении на большие глубины обеспечивал аквалангиста достаточным количеством кислорода, а в то же время не вызывал опасных заболеваний, вроде «глубинного опьянения», о котором вы, наверное, слыхали, и «кессонной болезни» при подъеме на поверхность…
— И эти смеси вы проверяете на козе? — спросил я, вспомнив удивительное зрелище козы в аквариуме, которым поразил меня Волошин при первом осмотре института. — Вы взяли ее с собой?
— Козу? Конечно, даже не одну, а целое стадо — пять коз.
— Но почему именно коз вы выбрали для опытов по нырянию на большие глубины?
— Просто потому, что дыхательная система у них ближе всего к нашей, человеческой.
Потом я не раз видел этих коз — и когда они отдыхали между опытами, меланхолически жуя сено и сердито поглядывая на меня желтыми глазами из-за загородки, и во время опытов, когда в барокамере они «ныряли» на различную глубину в забавных, специально скроенных по козьей голове аквалангах. Давление в камере менялось, и, оставаясь в лаборатории, коза как бы погружалась все глубже и глубже, разведывая путь в глубины океанов для человека.
Необычность и разнообразие научного материала, в котором следовало разобраться, приводили меня в тихое отчаяние. Вечерами я сидел в каюте, обложившись толстенными учеными фолиантами и всякими научными отчетами, похожими на издевательскую абракадабру.
— Что, тяжеленько приходится? — подтрунивал Волошин, возвращаясь поздно вечером в каюту и приступая к традиционному ритуалу дыхательной гимнастики и умыванию перед сном. — Слушайте, хотите, я буду впихивать в вас знания во сне? Гипнопедия нынче в моде. Подключу к вам магнитофончик, и будет он вам нашептывать: «Принятая система отсчета…»
След потерян
Но надо отдать справедливость моему веселому соседу По каюте: Сергей Сергеевич никогда не отказывался помочь разобраться в каком-нибудь трудном вопросе, хотя и не мог обойтись без своих постоянных шуточек. Я только сам стеснялся его донимать расспросами, видя, как он занят и сильно устает. Бывало, что он засыпал, даже не докончив очередной шутливой фразы.
— Совсем замучали меня братья ученые, — жаловался по утрам Волошин, пока мы брились, подталкивая друг друга у маленького зеркала. — Одному создай вокруг аквариума с угрями такое магнитное поле, чтобы он мог все время менять его по своему усмотрению. Другой требует, чтобы я ему придумал хитрый аппаратик, способный менять химический состав воды в точном соответствии с тем, как это происходит на глубине шестисот сорока трех с половиной метров под килем корабля в данную минуту. Сбегу!
Но тут же, забыв об усталости и своих жалобах, он с отрешенным видом начинал лихорадочно рисовать на первом попавшемся клочке бумаги или просто на сигаретной пачке схему какого-нибудь нового хитроумного прибора, а потом мчался скорее в мастерскую, чтобы проверить осенившую его идею. А из своих кают, узнавая пробегавшего мимо обожаемого шефа по звуку шагов, довязывая на бегу галстуки и натягивая курточки, выскакивали «кандидаты в Эдисоны». Так что а мастерскую Волошин входил уже в сопровождении своей «банды», и все немедленно брались за работу.
Очень занят был в эти первые дни плавания и начальник экспедиции. Мне лишь изредка удавалось увидеть, как он быстро проходит по коридору, упрямо наклонив голову и все время выставляя вперед левое плечо. Эта привычка придавала его походке какую-то особенную летящую стремительность.
Подробно поговорить с ним никак не удавалось. Но я все-таки остановил его однажды прямо на трапе и упросил ответить хоть на несколько вопросов.
Вот что я успел записать в блокноте:
«Изучение навигационных способностей угрей — главная задача нашей экспедиции. Если все пойдет успешно, мы надеемся, наконец, выяснить, какая именно из гипотез является правильной, и попытаться на основе полученных данных разработать новые навигационные приборы для вождения судов и подводных лодок в океане. Но темного тут пока еще много…