— А в лесу вы со снегуркой что делали? — прямо спросил он. — Вроде как она на взрослых не нападает вне дома, разве нет?
— Не нападает, — согласилась Маруся и зябко обняла себя руками. На лице этой немолодой женщины застыла тоска. — Веселится, обнимает, целует звонко. Только поцелуи ее плохо заживают, и согреться после ее объятий трудно. Только разве кто подпустит их ближе, чем на длину батога? А силы они вне дома не имеют почти.
Алексей вспомнил, как долго очищал промерзший рукав от острых льдинок, и покачал головой. Если это силы не имеет, то какая она в доме становится?
— В тот год одна снегурка была, а тут… сами видите. — Маруся подкинула хвороста в небеленую печурку. — Не знаю, чем помочь. Вы бы помолились за нас, батюшка. Вымерзнет же все село.
По двери поскребли, словно ножом. Алексей крякнул от досады. Забыл он, как темнеет быстро, вот и снова вечер настал.
— Пустите в дом. Погреть косточки, отогреть пальчики, — тоненькими жалостливыми голосами просили из-за двери.
Бобылка постелила Алексею на печи, себе на лавке и отвернулась к стене, прижав руки к животу.
— Кому сказать, как не тебе, батюшка, — глухо произнесла она наконец, заглушающая детскими просящими голосами. — Не дал мне Бог деток. За хитрость мою, за поцелуи ледяные и огонь Купалов. А они так под дверями плачут, так просят… Не дотерплю я до весны, батюшка.
И так она это сказала, что Алексей понял. Не жалоба это и не обычная бабская болтовня. Не дотерпит она, откроет снегуркам.
Спустился с печи, сел за стол.
— Поговори со мной, баба, — сказал просто. — Излей душу.
Так до утра и просидел без сна, слушая сбивчивые слова и сухие рыдания. Да еще детские голоса за крепкими дверями.
А потом наступило утро.
За эту ночь — не дай Бог пережить еще одну такую! — Алексей окончательно понял, что нужно делать. И, едва рассвело, собрал мужиков со всего села.
— Это будет не совсем изба, — пояснял он, сам путаясь в своих объяснениях. — Точнее, совсем не изба. Но надо, чтобы они думали, что это изба. Фухх!
— Ты что ж, батюшка, думаешь, они дуры совсем? — пригладив покрывшуюся тонким налетом изморози бороду, степенно спросил староста, муж Бажены. — Разве не раскумекают такую шутку?
И он посмотрел на опушку леса, откуда за ними с интересом наблюдали снегурки.
— Не раскумекают, — оборвал его Алексей. — Это не ваше дело как. Ваше дело мне помочь.
Не объяснять же мужикам, что у нежити совсем по-другому в голове все устроено. И понять человека им удается не сразу.
— Ты ученый, батюшка, тебе виднее, — не стал спорить староста и кивнул мужикам. — А если спрашивать будут, говорите, что мне дом ладите! — поспешно добавил он, видя, что мужики начинают расходиться — кто за инструментом, а кто за хворостом.
— Типун тебе на язык, батюшка! — хохотнул какой-то плюгавенький мужичок. — Кто же с нечистью разговаривает?
Алексей промолчал. Он и впрямь мог поговорить с ледяными кровопийцами, да толку-то? Вот и в лес он не пошел, от искуса подальше.
Несмотря на мороз, работа у мужиков спорилась, и на самом краю села, в десяти саженях от дома бобылки Маруси, вырастал еще один дом. Невысокий и неказистый, но вполне настоящий — с окнами и дверью. А что сделан он из хвороста и сухостоя, так это даже лучше — гореть будет хорошо.
— Чего строишь, родненький? — Крик снегурки застал Алексея врасплох. И так на Аленкин голос похоже, да еще совсем близко. Даже руки задрожали. И если мужики сделали вид, что все разом оглохли, он устоять не сумел.
— Дом! — откликнулся он. — Жить тут буду.
Хорошо хоть лгать нечисти и нежити грехом было небольшим, а то священникам и вовсе деваться некуда было бы.
Снегурки издевательски расхохотались, словно подслушали его мысли.
— Дом без очага не бывает, какой же это дом! — крикнула одна из них.
— Будет вам очаг, еще какой будет, — пробормотал себе под нос Алексей, но вслух отвечать не стал. Побоялся, что выдаст свои намерения раньше срока.
Но то ли на его лице все и без того было написано, то ли снегурки его побаивались после выступления с топором, да только он напрасно просидел ночь на вязанке хвороста в насквозь продуваемом домишке. Хорошо еще, что поддерживал небольшой костер, из которого и должен был загореться весь дом.
— Приманить их нужно, иначе никак, — сказала утром Маруся, пока Алексей отпаивался горячим отваром в ее доме. — И правы ледяные девки, без очага не дом. Уж лучше стен бы не было, чем печи. Этой ночью на мою избу приманим.
— Нельзя на жилой дом, — буркнул Алексей, с тоской признавая правоту бобылки. Что же теперь, печь складывать? Ох, устанет ждать его Аленка… — Сгорит начисто.