После чего сказал, не оборачиваясь, характерно растягивая слова:
— Извините, кореша, поедем на метро. На моторе, выпивши, лучше не рисковать. Но сперва забредем в магазин, а то в исподнем да тапках в метро не пускают.
Насчет исподнего он, конечно, перегнул. На Зинаиде был ситцевый халатик, правда, малость подопревший под мышками, но для дома и жаркой погоды вполне подходящий, а на Степане — пусть подштопанная, но еще весьма стильная косоворотка и синие шаровары. Он же не был виноват, что спустя 60 с лишним лет турки стали выпускать нательные рубашки, как две капли воды похожие на его косоворотку.
Конечно же, эта четверка обращала на себя внимание. Животастый, в голубой безрукавке и желтых штанах битюг, поджарый спортивного вида стриженный под бокс, бдительно поглядывающий по сторонам парень с дипломатом, и Дунька с Ванькой — прямиком из замшелой глубинки, где еще, наверное, до сих пор пускали под откос фашистские поезда. Вскоре они нырнули в частный магазин, торгующий барахлом, и когда вышли оттуда, Дунька с Ванькой преобразились. Теперь они были в безрукавках, джинсах и кроссовках.
Расплатился за всё, разумеется, Толян. Бумажник у него лежал в заднем кармане, и хотя карман этот был на молнии, выудить его оттуда было раз плюнуть. Антон указал на это.
— А ты на что? — отреагировал Толян.
Нет, раньше всё-таки воров боялись.
Метро поразило не столько своим великолепием, сколько обилием народа.
Проехав пять остановок, они вышли наружу и сели в троллейбус.
Что и говорить, город здорово преобразился. Это уже был совсем незнакомый город — гигантский, с массой взметнувшихся вверх белокаменных домов, со сверкающими под солнцем стеклянными витринами бесчисленных магазинов, яркими надписями, рекламными щитами, нескончаемыми автомобилями, а главное — с какой-то чудовищной массой народа. Дымили здоровенные, толстенные трубы, не трубы, а трубищи, автомобили исторгали сизый вонючий чад. Прибавьте к этому одуряющую жару… — и тем не менее город был волшебно красив. Антон, не отрываясь, восхищенными глазами смотрел в окно и чувствовал, как что-то огромное переполняет его грудь. Хотелось встать и во весь голос запеть что-нибудь хорошее, душевное. «Интернационал», например. Но он сидел и восхищенно молчал. Сказывалось чекистское воспитание.
Потом, сойдя с троллейбуса, они шли какое-то время по оживленной улице (везде один народ), затем свернули во дворы, где народу было чуть-чуть, попетляли между домами и остановились перед подъездом, из которого несло жареной рыбой.
Ремизова с Буханкиным оживились. Запах был свой, родненький, у них в коммуналке частенько жарили рыбу, да и Зинаида ею не брезговала.
— Сядьте в тенечке, — сказал им Толян, кивнув на лавку под деревьями, а сам с Шепталовым ушел в подъезд.
Ремизова с Буханкиным сели и сидели, оживленно болтая, полчаса, пока, наконец, Толян с Антоном не появились из подъезда.
У Антона, несущего заметно потяжелевший дипломат, светились глаза.
— Сто рублей нашел? — полюбопытствовал у него розовощекий Буханкин.
— Заткнись, шпана, — ответил Антон.
— Не приставайте к нему, — строго сказал Толян. — Человек при оружии. Может быстро и бесшумно отстрелить задницу…
Далее Толян свел Буханкина и Ремизову с нужными людьми, и уже Шепталову битый час пришлось сидеть на лавочке под жиденькой липой. Правда, ожидание его скрашивалось тем, что он порою, зыркнув глазами по сторонам — нет ли кого лишнего, приоткрывал дипломат и любовался новенькими пистолетами ПСС и СПП. Австрийский СПП был, конечно же, мастодонт, слоняра — необычный, хищный, с 30 патронами в магазине, но ПСС ему почему-то нравился больше, хотя магазин у него был поскромнее, всего лишь на 6 патронов. Может, потому нравился больше, что был красив, компактен, удобно ложился в ладонь, а главное — был свой, русский, стрелял кучно и бесшумно. Вот это, последнее, было просто каким-то чудом. Что еще очень радовало — имелись запасные магазины и просто патроны в коробочках.
Но вот появились Толян и Зинаида со Степаном, весьма оживленные. Похоже, уже обмыли удачное знакомство.
— Завтра же и начнем, — сказав это, грудастая Зинаида неожиданно чмокнула сидящего Антона в щеку и пропела: — Меня, несчастную, торговку частную, торговку частную ты пожалей.
Эх, времена. В открытую уже, сволочь, изгаляется. И что остаётся делать? Только утереться. Шепталов тяжело вздохнул и встал.
— Всё, Антошка, кончилось твоё время, — весело сказала Зинаида. — Отцарствовал. Настало моё да Степана. Верно, Степушка?
— Ты это, поаккуратнее бы, — вполголоса приструнил её Буханкин. — Вспылит человек, стрелять начнет. Кому от этого польза?