Пока всё вроде бы складывалось удачно и могло сегодня же закончиться. Всё упиралось в расторопность Марьяжа. Если Марьяж со «Скоробогатовым» найдут и ликвидируют Попова, значит на дороге Его Высочества Фраста не будет никаких препятствий. Можно будет возвращаться с коротким докладом: «Ваше Высочество, путь свободен».
В галерее за толстыми каменными стенами со сквознячком через окна-прогалы было прохладно, шум с улицы доносился слабо, самое место для релаксации.
Дабы релаксация была более глубокой, Люпис с Тяпусом телепортировали со склада два новеньких, пахнущих свежей стружкой дивана, на которых сейчас возлежали, с другого склада два ящика пива, которое потягивали прямо из бутылок, с третьего склада ящик лососевой икры, которую вытряхивали в рот прямо из баночек. Пиво и банки открывали крупными желтыми зубами, не уступающими по крепости стальным.
Про эту старинную традицию — пить пиво, закусывая икрой, они были наслышаны. Был даже, помнится, такой исторический боевик, где в финале главные герои, торжествуя победу, серебряными черпаками аппетитно поедали икру из пластиковых бочек и запивали баночным пивом. А вначале жители двух соседних стран Грекии и Чурекии с помощью тына и острого лыка отбивались от насевших на них сибирских завоевателей. Завоеватели были в соболиных шубах и вооружены полуавтоматическими лаптями. В соболях водились вши, поэтому захватчики чесались и еще больше свирепели. Тут бы грекцам и чурекцам капут, так как огнестрельные лапти — это вам не примитивное колюще-режущее лыко, но появлялся главный герой-супермен верхом на драконе, в каске, с атомными гранатами за поясом и ранцевым бомбометателем. И пошло-поехало.
Классный был фильм, с эффектами. Когда дракон изрыгал пламя, становилось не на шутку жарко, от захватчиков смердело так, что дамы в зале лишались чувств, а когда герой-супермен Иванопулос месил злодея Глистогона, первые три ряда зрителей были залиты кровью.
Но самым незабываемым был финал. Пиво шипело и булькало, проваливаясь в утробу радостных грекцев и чурекцев, а от икры шел такой аромат, такой аромат. Иванопулос же, прихватив солдатскую шинель (чтобы получился мальчик), уводил нежную невинницу Тефтельджан в ближайшие лопухи, перемежающиеся с дающей густую тень развесистой клюквой.
В 27 веке, разумеется, днем с огнем нельзя было найти сваренного из ячменя пива и выпотрошенной из рыбы икры. Давным-давно уже все это делалось на основе белковой массы с добавлением жиров, углеводов и вкусовых ингредиентов. От природы, как таковой, со всеми этими лесами, полями и морями, к тому времени уже мало что осталось — всё было трансформировано таким образом, чтобы быть максимально удобным для человека.
Вторично вернемся к нашим баранам.
О, как прекрасна была эта традиция. Хоть оставайся насовсем в прошлом и предавайся ей с утра до вечера. Соленые икринки лопались на языке, а горьковатое пиво шипело, омывая их.
Внизу стукнуло — явился Марьяж.
— Караул, — выпалил Марьяж, появившись перед кайфующими суперсыщиками.
— Так уж и караул, — сказал блаженствующий Люпис. — Изложи по порядку.
Марьяж, встав в угол, изложил. В углу было надежнее — не упадешь, не то, что стоять у стены. Всё-таки, конструкция у него была специфическая — палка.
— В общем, ты дал деру, — подытожил речь Марьяжа длиннолицый Тяпус.
— Счел нужным предупредить, — сказал Марьяж. — Раз такое дело, нужно действовать сообща, господа.
— Надо было проследить, куда они пойдут, — произнес Люпис и рыгнул. — Пардон, само вырвалось. Проследить, стало быть, и там, на месте, применить контрмеры. Как с тем же полковником Скоробогатовым.
Тут следует добавить, что выражение «применить контрмеры» в жаргоне троицы имело значение применить к объекту неактивное воздействие путем внушения дестабилизирующих установок. Таким способом можно было сбить сердечный ритм объекта, резко повысить кровяное давление, отчего сосудики лопались ко всем чертям, вызвать грудную жабу, удушье и прочие тридцать три удовольствия. В результате объект весьма быстро и эффективно расправлялся с собою сам. Марьяж на такие пакости был мастер. Люпис с Тяпусом тоже умели, но куда им было до Марьяжа.
Впрочем, Попов был не простой объект. Уж наверняка Марьяж старался применить контрмеры, а когда не получилось — треснул Попова по башке, максимально одеревенев при этом. У другого бы башка раскололась, а Попову хоть бы хны. Марьяж же ушибся, да тут еще этот фраер залетный саданул по нему из пистолета, отщепив часть плоти.
Всё это промелькнуло в затуманенной «Жигулевским» голове Люписа, и он понял, что несправедлив к Марьяжу. Поэтому, икнув, он сказал следующее: