— А вот это как раз самое трудное.
— Вы считаете ставку на сознание необоснованной?
— Более чем обоснованной, — возразил гость. — Но не простой, на грани дерзости, может быть, даже риска!..
— Я вас не понимаю, дорогой Кемпебелл!..
— Вы меня должны понять! Нет, я говорю не о празднике революции, которому сопутствует штурм твердынь самодержавия, штурмы революций не выигрывают… Революции выигрываются позже, может, много позже, когда приходит срок самому скучному из наших обязательств — работе. Иначе говоря, той поре, когда каждый из коренников должен показать, на что он способен..с Вы полагаете, что я не прав?
— Нет, почему же, только не требуйте от меня ответов на все вопросы. Думаю, что с меня хватит, если я дам ответ на вопрос главный. Я верю в сознание. Верю прежде всего потому, что в его первосути вера в светлые начала человека, а это значит, и в революцию… Допускаю, что у сознания будет пора проверки сил, что путь его будет трудным, быть может, даже тернистым. Допускаю, что тут будут и взлеты, и разочарования, но человек неодолим в своей решимости не возвращаться к старому… Поэтому у него достанет ума и сил развязать и этот узел, хотя хочу сказать еще раз: все это потребует сил…
Кемпебелл ушел, забыв про письмо, которое было у него в руках. Чичерин включил электричество и приоткрыл дверь, подсветив лестницу, по которой сейчас спускался английский друг. Шаги гостя давно перестали быть слышны, Чичерин продолжал стоять у раскрытой двери, перебирая в памяти темы разговора, происшедшего только что. Ну, разумеется, у революции не может быть иного коренника, кроме сознания масс, эту революцию совершивших. Наверно, есть средства, способные стимулировать и сознание? Когда сознание из философской формулы превращается в инструмент деяния нового государства, а может быть, и в саму его идеологию, оно, это сознание, должно обрести новое качество и новую прибавку энергии? Хватит ее, чтобы на большом плацу экономического соперничества перебороть ту силу? Если революция предполагает творчество, поиск есть часть революции, хотя куда как рискованно быть провидцем — на поверку оказывается, что будущее подчас дальше твоей способности предвидеть.
Он вернулся в комнату и погасил электричество, оно ему мешало сейчас.
— Дальше, дальше… — повторил он.
Они решили выехать из Гавра пополудни, чтобы быть в Париже еще вечером. Телеграмма, разумеется, ушла, как только они оказались на берегу. Прозорливый Буллит теперь был обеспокоен единственным: кто встретит?
Давно уже не видна текущая на запад Сена, а Париж не появлялся. Буллит смотрел на часы, потом на поля, под мартовским солнцем ярко–зеленые. За пятнадцать минут до прихода поезда в столицу за окном был все тот же деревенский пейзаж с кирпичными домиками, обнесенными каменной оградой, со стадами пятнистых коров, с лошадьми, впряженными в телеги, с широкими решетчатыми, как у молоканских мажар, боковинами. Странно, что к самым стенам столицы подступала деревенька. Верно ли мнение об индустриальной сути Франции? Сколько мог заметить Буллит, у Франции был вид сельской страны. А может, это было впечатление от патриархального северо–запада?
Казалось, Буллит еще видел в окне зеленое поле со стадом пятнистых коров, когда поезд подошел к вокзалу. Американцу стоило труда остаться в вагоне и те три минуты, пока в сумерках длинного вагонного коридора не блеснул белый фартук носильщика. Честное же слово, возникло искушение ухватить перепоясанный ремнями чемодан, оказавшийся под рукой, и выбежать на перрон. «Нет, в самом деле, кого там отрядил для встречи праздный протокол?» Никогда прежде, по крайней мере для Буллита, протокол не забирал в свои руки всю полноту власти, как сегодня. Волна пассажиров схлынула, обнажив платформу. Ветер гнал белый ком бумаги, не без труда отлепляя его от асфальта и взвивая в воздух, хотелось схватить его и шлепнуть о землю с маху, намертво прикрепив, в этом случае платформа не вопила бы так громогласно, что она пуста.
— Не вижу, чтобы нас кто–то встречал, — обернулся Буллит к Стеффенсу. — Не застряла ли наша телеграмма на полпути из Гавра к Парижу?.. Ах эта французская почта!.. — воскликнул он почти в отчаянии.
— Да, французская почта! — поддержал Стеффенс мрачно.
Буллит еще следил за движением бумаги, когда увидел в конце перрона человека в котелке, приближающегося чуть ли не на рысях.
— Простите, ради бога, опоздал!.. — произнес он, переводя дух. — Эти здешние «ситроены» — беда!.. Едва успели завернуть за угол отеля, как из автомобиля выскочило облако, от которого стало темно…