Выбрать главу

И вправду, гостей здесь принимают очень сердечно, подчеркнуто церемонно, и любое желание гостя, без обсуждений, будет немедленно выполнено. За гостем здесь постоянно следит предупредительный, внимательный глаз, присутствие гостя всячески подчеркивается, поступки его — не обсуждаются. В конце концов гостевание так утомляет приезжего, что он не чает, как оказаться дома. В этом, в сущности, и состоит великий смысл этого обычая — пусть гость постоянно помнит, что он здесь временно, и не забывает — кто в доме хозяин.

Русское гостеприимство иное — хозяева, по безалаберности ли, доверчивости, человека, приведенного в дом, сразу ставят в равное себе положение. Тут — вся душа нараспашку, и застолье вполне может кончиться потасовкой, а дальше — взаимные покаяния, клятвы верности, и — не исключено, новые сражения… В общем, «каков гость, таково ему и угощенье».

Но есть и другая пословица: «Гости навалили, хозяина с ног сбили». Кто возьмется сосчитать: сколько китайцев перевалило сейчас через границу России, скупило земли, фирмы и фирмочки в Благовещенске, Чите, Иркутске? Сколько азербайджанцев и грузин «взяло» рынки в Москве, Воронеже, Петрозаводске? Сколько армян основательно поселилось в Краснодарском крае? И — обратный отсчет. Сколько русских в Китае? Сколько русских контролирует бакинские рынки? Сколько русских школ в Ереване? И, наконец, сколько русских чувствуют себя хозяевами в Чечне?

Так не пора ли нам, русским, вернутся домой, обустроить свои жилища, нарожать детей, и обрести, наконец, Родину? Не пора ли нам повторить вслед за великим князем Александром Невским: «Чужой земли не хотим, но и своей — не отдадим!» Не пора ли нам сбросить с себя груз «интернациональной отзывчивости» и обрести, наконец, национальную ответственность?! И разве все народы России, многонациональной нашей Родины, не вздохнут тогда с облегчением?! Без русских не будет мира ни в Подмосковье, ни на Дальнем Востоке, ни на Кавказе…

2000

Казанский дневник

— А в этой церкви венчался Пушкин с Натали, — я показывала друзьям-немосквичам столицу.

Мы шли вечерней, весенней, золотисто-закатной Москвой. Красивый город — Москва! Друзья шумели. А я вдруг вспомнила своё потрясение, когда впервые услышала:

— В этой церкви венчался Пушкин с Натали. Понимаешь, сам Пушкин! Вот он шел здесь… Видел это небо… Ну, ты понимаешь?!

И я поняла. Ток времени стал живым. Времена — живыми. Пушкин — живым и великим. И я — пусть меня Бог простит — стала на мгновение великой, потому что в этот миг моя обыкновенная, незаметная жизнь чудесным образом соединилась, сомкнулась с величием Пушкина, его творений, с красотой и щедростью русского языка, со всей нашей историей. То, что я почувствовала, называется сопричастность. Жизнь моего народа, моей земли, Руси-России словно продлилась во мне, и какое же это счастье — быть причастным к великому, и, в меру сил и способностей, длить это величие, чувствовать его, нести его груз! Вот, оказывается, что есть слово, язык, красота! Мы ведь в обыденности часто забываем, перестаем понимать, что значат для нас писатели! А они озвучивают нашу немоту. В своих стихах, поэмах, прозе они берут такую непостижимую, небесную высоту, что словно говорят нам: «Вот как можно жить, чувствовать! Вот что можно видеть, вот о чем можно думать!» И высоту эту — общения человека с человеком, с миром, со звездами, с глубинными смыслами — невозможно удержать тиражированием, «производством». Изобретение телевещания привело телевизор в каждый дом, и «ящик» — прочный элемент «прогресса». А пушкинское откровение:

Я помню чудное мгновенье, Передо мной явилась ты, Как мимолетное виденье, Как гений чистой красоты, —

ну, не стало же оно «нормой жизни»… Но не будь этих строк, не будь Достоевского, Толстого, Гоголя, Лермонтова, Есенина, Блока насколько мы были бы беднее! Настолько, что мы даже бы не догадывались о том, что есть иная жизнь.

Да, сложное это дело — народная жизнь. Сложное явление — язык. Сложное, почти неописуемое понятие, — образ. Но во всем этом есть непостижимая, живая цельность, уходящая в глубь веков, и можно только догадываться, каким сильным было чувство сопричастности России, языку у Пушкина, если видимая сторона этой сопричастности — стихи, проза — столь проникновенны, пронзительны, покоряющи.