— Плебеи! — криво усмехнулся Дрыгов. — Это мои стихи они считают порнографией?!
— А вы позволите?
— Что позволите? — не понял Дрыгов.
— Стихи ваши почитать. Знаете, я в магазинах не нашла. Нет ваших сборников. А изъятое у вас хранится в КГБ. Так что я просто не в курсе.
Дрыгов пожал плечами, сунул руку под себя и вытащил на свет Божий потрепанную тетрадь.
— Читайте!
Наташа брезгливо взяла засаленную тетрадь и углубилась в чтение. Стихов было немного, Наташа даже делала, с позволения поэта, кое-какие выписки. Но того, что она искала, в них не было.
— И это все? — удивленно спросила она, положив потрепанную общую тетрадку на рыбью кожуру.
— Да, все. — Дрыгов покраснел и самодовольно выпятил пузико. — Вам этого, конечно, не понять, вы больше с сухими предписаниями общаться привыкли.
Наташа не ответила. Могла бы процитировать наизусть две-три главы из «Илиады» или «Одиссеи» по-гречески, но не стала, конечно. Просто улыбнулась скептически и сказала:
— Ну что ж, суд разберется. Честно говоря, я могла бы вам позавидовать. При таких, прямо скажем, скромных способностях — и такая популярность.
— Что? — не понял он.
— Скажите, Вадим Станиславович, вы чувствуете себя знаменем?
— А?.. Да! — Он гордо закинул патлы за уши. — Я — чувствую. Без ложной скромности. И что бы вы там ни делали со своими палачами, меня надолго запомнят, а ваше имя будут произносить только так, в связи… Как Понтия Пилата, как…
Но его гневную тираду прервал телефонный звонок.
— Как… Как… — Дрыгов махнул рукой и схватил трубку: — Алло, Вадим Дрыгов внимательно слушает.
А потом произошло что-то странное. Глазки у него забегали, на носу проступили капельки пота, руки начали дрожать.
— Да-да, конечно. — Он резко протянул трубку Наташе и, выпучив глаза, прошептал: — Это вас.
— Меня? — удивилась, она и взяла трубку: — Алло.
— Вы меня удивляете, — сказала трубка холодным, официальным голосом, в котором теперь еле угадывались прежние нотки. — Что вы делаете у Дрыгова? Разве вам не известно, что не надо к нему ходить?
— Я делаю свою работу, — спокойно ответила Наташа, хотя почувствовала, что коленки у нее начинают дрожать.
— Ваша работа, Клюева, заключается совсем не в этом. Ваша работа заключается в том, чтобы представлять в суде обвинение, а не защиту. Или вы забыли, кто вам деньги платит? Смотрите, а то вылетите из прокуратуры после первого же дела.
— Деньги мне платит государство! — не выдержала Наташа. — И оно будет решать, вылечу я из прокуратуры или нет! Всего хорошего.
— Ну что? — испуганно спросил Дрыгов, заискивающе заглядывая ей в глаза, как только она повесила трубку. — Что они сказали?
Наташа посмотрела на него, улыбнулась и ответила:
— Ничего, что касалось бы вас. Не забудьте — через три дня слушание. И постарайтесь вымыть голову перед тем, как являться в суд…
Первое, второе, третье
«Ну, может быть, я ничего действительно не понимаю в современной поэзии, — думала Наташа, возвращаясь домой. — Да, я в этой жизни вообще многого не понимаю и даже не знаю. Например, я никогда не была на танцах. Это же ужас какой-то! Стыдно признаться! Как-то сказала подружке по университету — та обхохоталась. Как, дескать, ты мужика найти собираешься?»
Наташа решила показать выписки из стихов Виктору. Потому что теперь по праву экспертом по искусству в семье стал Виктор.
Наташе казалось, что со дня свадьбы прошло уже целое столетие. Так давно это было. Пронеслось, как во сне… Свадьбу они сыграли скромную, были только мама с братом и еще двое друзей Виктора — тоже художники.
Наташиных друзей не было. Да Наташа и боялась кому-нибудь из ольвийской братвы даже признаться, что нарушитель спокойствия Витька Клюев стал ее мужем.
Как-нибудь потом.
И друзей по университету тоже не позвала. Хотя сама побывала на свадьбах у всех, даже у Светки… Почему-то не решилась, сама не знала — почему.
С Виктором вообще все стало непросто и очень необычно. Он был художник-авангардист. Свои работы называл не полотнами, не скульптурами, а концептами. И в жизни все было для него с каким-то вывертом. Это очень увлекало, но делало привычное течение самой жизни как бы незаконным. Пока что Наташа пыталась понять суть этих вывертов. Пока что она боялась к этому допускать посторонних, даже если это были близкие друзья.
Виктора дома не оказалось.
Мать выглянула из своей комнаты и сказала:
— Он в мастерской, кажется.
Вот матери Наташа завидовала. Та как-то очень быстро смирилась с Витькиными взглядами, даже моментами Наташе казалось — восхищалась ими. Это было странно — мать всегда признавала только реализм в искусстве. Социалистический реализм. Правда, сейчас этот реализм высмеивался на каждом шагу, но чтоб так быстро изменить свои взгляды… Этому можно позавидовать.