— Хватит ли моих сил, матушка?! — вмешалась Елена. — Какая тяжесть упадёт на мои плечи…
— Пребывай в молитве, и Господь Бог укрепит твой дух. И разумом одолевай сердечную маету. Ты умна, тебе сие посильно.
Елена посмотрела на дьяка Фёдора, словно ища у него поддержки, и отважилась сказать матери супротивное:
— Но ведь может и так случиться, матушка, что у меня не будет никакой возможности сохранить себя в православии. Ведь ежели случится…
Княжна осеклась, увидев в глазах матери вспышку гнева.
— Забудь о «ежели» и о «всё-таки», — жёстко произнесла Софья Фоминишна. — И ты, Фёдор, не потакай ей и слушать её запрети себе. Знаете же, что государь может быть и милосерден и жесток даже со своими близкими. У него хватит норова наказать любимую дочь, ежели она встанет ему встречь. Да вы же помните, как он остудил головы своих младших братьев, когда они отважились пойти ему наперекор. — Софья Фоминишна расслабилась, уселась поудобнее в кресле и уже мягким голосом повела речь о былом: — В ту пору тебе, Елена, было три годика, когда братья батюшки Андрей и Борис побудили новгородцев пойти в заговор против него. Да ежели бы справедливо шли, а то ведь искание твоих дядьёв было на руку лишь новгородской вольнице. Даже сам архиепископ Феофил встал во главе заговора. Он отправил гонцов к польскому королю Казимиру, дабы договориться вместе с новгородцами укоротить власть Ивана Васильевича. И его братья с новгородцами надеялись на то же. Думали они добиться того, чтобы их старший брат не ширил пределы своего Московского княжества. В ту пору он как раз взял под своё крыло Дмитровский удел умершего брата Юрия и не поделился с братьями присоединённой к Московскому княжеству землёй. Они же требовали того.
— А верно ли поступил батюшка, по совести ли? — спросила Елена.
— Он поступил по византийскому закону, коими и Русь живёт со времён Олеговых. У нас императоры никогда не делили свою державу с братьями и сыновьями, но давали им достойную почестей службу. Каждому своё. А Борис с Андреем хотели, чтобы Иван Васильевич делил все приобретённые земли не только с ними, но и со всеми удельными князьями.
— И что же батюшка?
— О судьбе его братьев лучше спроси у дьяка Фёдора.
Тот отозвался молча, лишь покивал головой.
— А новгородцы были жестоко наказаны, — продолжала Софья Фоминишна. — Батюшка вершил дело решительно. По первым же морозам он с тысячей воинов выступил в Новгород. Горожане не вняли увещеваниям великого князя, закрыли ворота, спрятались за городскими стенами и не выдали заговорщиков. Дождавшись главную рать, батюшка велел палить по Новгороду изо всех пушек. Две недели днём и ночью летели в него ядра. Там взялись пожары, гибли люди. Житние, чёрные горожане взволновались и вынудили заговорщиков отдать себя на всю государеву волю. Милосердия Иван Васильевич не проявил. Грозный государев розыск длился два месяца. А как пришёл конец ему, так сотня главных извратников была предана казни. Феофила привезли в Москву и заточили в Чудов монастырь. Там он и преставился. Тем бы и надо кончить розыск, но гнев батюшки не угас. Ещё пятнадцать тысяч боярских и купеческих семей он выселил из Новгорода без имущества и тягла и расселил по пустынным землям. В монашество тысячи постриг, самих заставил обители возводить. Ты в одной из них побывала.
— Ой, страху натерпелась, — отозвалась Елена.
— Вот и подумай, идти ли тебе встречь родимому батюшке, — тихо завершила свой рассказ великая княгиня.
— Ведь за рубежом отчей державы буду, — с угасающей надеждой ответила княжна.
— Верно, за рубежом. Да та препона не помеха великому государю, достанет и в Вильно, и в Риме. Господи, любимая доченька, покорись батюшке, обрети мужество противостоять латинянам! — воскликнула Софья Фоминишна со слезами на глазах и добавила: — Держава почтит тебя за сию жертву.
Елена подошла к матери, приникла к ней.
— Матушка, успокойся. Я во всём вняла твоим советам и смирюсь с неизбежным. А даст Господь сил, так и за Русь стоять буду.
— Вот и славно. Ублажила ты моё сердце, доченька. Да держи голову выше не от гордыни, а от достоинства. Ты всегда будешь дочерью великой Руси.
Эта беседа с матушкой в присутствии дьяка Фёдора слово в слово была памятна Елене долгие годы, и, случалось, она перебирала её, будто зёрна жизни. Она прорастала в душе, и уходили горечь и боль, безысходность и покорность. И приходили облегчение, жажда жизни и борьбы. Особенно это проявлялось тогда, когда от боли некуда было деться и когда, оставаясь вдвоём с Палашей, Елена становилась на молитву. Она молилась Михаилу Архангелу, защитнику всех православных христиан, и он, ясноликий, мужественный архистратиг, вносил в её душу умиротворение и покой, вселял в неё уверенность в том, что она выстоит в борьбе и с честью пройдёт свой тернистый путь.