Выбрать главу

Декартова картина мира также вызвала у Лейбница неудовлетворенность. Если Лейбниц был согласен с Декартом, что мир не содержит в себе «перерывов» в виде Ньютоновой пустоты, то он не мог принять взаиморазобщенность материи и духа, свойственную физике и метафизике Декарта: там, где, по Декарту, господствует телесная субстанция, налицо пассивные протяжения и нет места для внутренней, а тем более духовной активности; там же, где Декарт постулировал мыслящую субстанцию, дух оказывается в самоизоляции и в нем нет ступеней развития от бессознательного ко все более сознательному.

В философии Декарта Лейбниц подметил также непоследовательности, которые открывали путь к преодолению узкомеханистического горизонта Декартовой физики, начатому, но не завершенному Ньютоном. Декартовы силы инерции взломали монотонность мира «бессильных» протяжений, и уже Декарт видел в объяснении источника плотности и сопротивляемости тел проблему серьезную и фундаментальную, которую геометрией мира не разрешить. Но это значит, что физику неверно сводить только к геометрии, и Декарт был неправ, считая протяженность сущностью материальной субстанции. Протяженность не может быть субстанцией, так как не в состоянии объяснить ни сопротивления тел, ни их структуры и динамики, и даже принимаемое Декартом разнообразие размеров частиц оказывается беспричинным. К этому Лейбниц добавил типично рационалистические аргументы в духе своего века: протяженность не может быть субстанциальной уже потому, что всякая субстанция «проста», то есть неделима и в логическом и в реальном смыслах, а протяженность логически разлагается на непрерывность, множественность и сосуществование, чему соответствует ее сложность в геометрическом смысле.

Итак, в философской картине мира должны найти себе подобающее место не только пространственные протяжения, но и силы, пронизывающие ткань Вселенной в физической картине мира. Роль, отводимая силам Ньютоном, недостаточна, и она нуждается в философском обосновании и развитии. Декарт не дал его вообще, а Спиноза обосновал нечто противоположное — не активность модусов, а их пассивную зависимость от неизменной субстанции.

В противоположность Декарту и Спинозе Лейбниц определяет место сил не в явлениях мира, но в самой его сущности. Они заполняют ее всю, они и есть сама сущность. В явлениях силы обнаруживают свои действия, но здесь видимы не сами силы, но последствия их активности; в области сущностей эта активность кипит беспрестанно, но она невидима, так как «прикрыта» чувственными явлениями. Поскольку силы не чувственны, то они — и здесь Лейбниц заключает уже ошибочно — не материальны. Но в то же время они сплошь и рядом бессознательны, то есть еще не обладают сознанием. Так они соединяют в себе то, что было разъединено Декартом, — духовность и бессознательность.

Но еще более важно, что Лейбницем восстанавливается единство мира и притом сразу как бы в двух измерениях: с одной стороны, в отношении сущности, поскольку ее составляет сонм сил, которые одновременно все различны в своей индивидуальности и все однородны в своей невещественности, а с другой стороны, в соотношении сфер сущностей и явлений, поскольку обе сферы соединены друг с другом так, как соединены причины с их действиями, следствиями, проявлениями. В области явлений единство их сказывается опосредованным образом, сами по себе они разнообразны и разнокачественны.

В рассуждениях Лейбница, где он отождествляет понятия «не-материя», «невещественность» и «духовность», типичная ошибка идеалиста, имеющего дело только с метафизическим понятием материи. Аналогичную ошибку мы обнаруживаем и в идущем еще от античности отождествлении сил и процессов жизни (отсюда «живая сила»), откуда возникала ложная цепочка тождеств: субстанция — сила — жизнь — дух. Акцент на безграничную индивидуализацию вещей и процессов порой приводит Лейбница на грань номинализма (см., напр., 3, с. 71; 4, с. 240, 254, 283), хотя он снова и снова отходит от этой упрощенной позиции, столь характерной для многих ученых XVII–XVIII вв. Зато Лейбниц в отличие от Спинозы поднял значение индивидуального объекта в философии на непревзойденную высоту.