Не понять, грустит ли он. Никто не знает, умеет ли Максим грустить. А без искренней грусти эти его истории были позерством. Он обращался к дюжине людей вокруг него, они сидели на диванах, на полу, на мягких подушках, ели, пили, курили, смотрели на Максима или переговаривались друг с другом. Много слушателей, но напротив, Максим говорил им все это именно потому, что они его не слушали. Потому что им было все равно или они были обдолбаны? Что ж, эти причины не взаимоисключающи.
Максим наклоняется вперед, он подошел к особенному для него душещипательному моменту своей истории, но к нему подходит девушка, толкает его, чтобы снова откинулся на спинку дивана, расстегивает ему ширинку, облизывает пальцы, ладошку и запускает свою руку в его штаны, достает член Максима, надевает на него презерватив, задирает свою юбку, и садится на него в позу героя. Смотрит украдкой на Максима – он не двигается, значит она угадала. Максим играл с ней и ей подобными красивыми блядями-наркоманками в игру – понять, когда он хочет секса и предложить себя в нужный момент. Если она угадывала его желание, он давал ей дозу, если нет – отталкивал и смачно пинал ее под зад. Она встает и садится, приподнимается и снова садится, а Максим продолжает рассказывать уже лично ей:
– Я понимаю, что многим людям пришлось гораздо хуже, чем мне, я не горжусь собой. Но человеческая душа – тонкая материя. Мы все так исковерканы жизнью. Озлоблены. Затравлены. Живем по волчьим законам. Нет ориентиров, понимаешь? Нет правильного или не правильного. Мы ведь, когда растем, взрослеем – ищем пример для подражания, нам нужен путь, ответы. И вот те, на кого ты равнялся, кому верил – они либо врали, либо предали тебя, либо просто сами были слабы и не выдержали … жизни. Так какого черта я должен… я никому ничего не должен.
Максим развалился на диване одной из своих съемных квартир. Максим богат, он зарабатывал, покупая, а потом продавая с косметическим ремонтом, недвижимость у наркоманов или бомжей без адекватных родственников за возможность не работать и не платить квартплату. Всех их он селил в загородный дом, снабжал на их вкус алкоголем или наркотой, по праздникам даже одаривал проститутками. И больше они оттуда никогда не выходили, только если на участке погулять. У них было спутниковое ТВ, еда, компьютерные игры, но ни телефонов, ни интернета. Среди них посменно жили подставные, следящие за происходящим, чтобы никто не убежал, чтобы никто даже не хотел убегать. Если же кто-то упорствовал в желании свалить из «домика в деревне» – кодовое название, используемое Максимом с подручными – то эти люди бесследно пропадали. Вы, наверное, подумали, что Максим убивал их? Нет, он не только не делал этого, но даже не отдавал подобных приказов. Все делалось как бы само собой; видя отчеты по количеству живых и мертвых тел в домике в деревне, Максим думал, что вычеркнутые красным из списка сами сторчались, и смерть их естественна. Вот, что значит иметь хороших подчиненных, которых не надо просить, они додумываются самостоятельно выполнять всю грязную работу. Максиму казалось, что он создал рай для всех этих убогих, у которых купил квартиры, и ему и в голову не приходило, что кто-то из них думает иначе. На смену розовых очков пришли очки, уж не знаю, какого цвета: Максиму казалось, что он наконец видит мир предельно четко и этот мир мрачнее некуда, и пытался своими поступками этому миру соответствовать, но видимо мир не любил конкуренцию и решил показать Максиму реальную свою мрачность, но об этом потом… Его стремление к идеалу как в мрачном, так и в прекрасном проявлялось во всем. А наличие вещей и идей, которые он ставил выше своей жизни – уж точно не позволяли ему именоваться прагматиком. Он понимал это, но когда создавал в свободную минутку свой психологический портрет, то именования себе не находил, ведь абсолютно верное – идеалист – это бабские сопли и уж точно, кто угодно, но не он. Максим не был никогда прямым источником, но он сам того не замечая успешно культивировал зло вокруг себя.