– Все эти признаки прошлой жизни, – раздраженно говорила Флоренс. – В бизнесе надо жить завтрашним днем.
– И как много завтрашних ты будешь иметь, по твоему представлению? – с кислой миной спросила Беатрис.
– Достаточно. Джеймс и я можем положить «Боннингтон» к их ногам. Но мы должны избавиться от старомодной атмосферы и эту смерть оплакать. Мы нуждаемся в деньгах. Депрессия в действительности гораздо хуже, чем вы думаете. Разве вы не знаете, что мы можем стать банкротами?
«Боннингтон» – банкрот! Беатрис свирепо посмотрела на Флоренс, осмелившуюся сказать такую ересь. Флоренс пристально взглянула на нее и произнесла жестким без эмоций тоном:
– Банкротство у вас перед глазами, мама. Нельзя спасти бизнес мертвыми руками.
Губы Беатрис внезапно задрожали. Она надеялась, что Флоренс не заметит эту ее слабость.
– Благодарю покорно! Мои руки пока еще живы, – сказала она страстно, испытывая невыносимое чувство одиночества без Уильяма. Жизнь потеряла смысл, не приносила ничего, кроме этой корыстной борьбы с Флоренс.
– Тогда следует заложить Овертон Хауз, – жестко заявила Флоренс.
– Никогда! – воскликнула Беатрис. – Этот дом останется неприкосновенным так же, как любая вещь в нем. Это собственность Овертонов.
– Мама, кто будет содержать его? Эдвин?
Беатрис пронзила глубокая боль. Ее бедный, с поврежденной психикой Эдвин в этом любимом доме, занимающийся разведением цветов вокруг него.
– Вы знаете, что этот старый дом в наше время гораздо дороже содержать? – наступала Флоренс. – Его следовало бы продать и приобрести более скромное место. Мы нуждаемся в меньшем количестве слуг. Это будет дешевле, и меньше земельный налог. В конце концов, будем откровенны, вы и я владельцы магазина, а не леди, которые не работают, а проводят всю свою жизнь постоянно дома.
Беатрис преодолела короткий спазм, вызванный бесполезным разговором, и сказала задумчиво:
– Ты, конечно, права, но, должно быть, совсем не наблюдательна, если не поняла, что Овертон Хауз значит для меня гораздо больше, чем коммерческие сделки. Если мне придется выбирать между «Боннингтоном» и Овертон Хаузом, я выберу дом безо всяких колебаний. И я никогда не изменю своего мнения по этому поводу. Так что перестань изводить меня.
– Вы не имеете права быть сейчас такой нереалистичной! – закричала Флоренс.
– Возможно, что это достойно сожаления.
– Мама, я не хочу сказать…
– Другую неприятную истину?
– Твой приговор может оказаться ненадежным.
– Это что, вежливый способ сказать, что у меня старческое слабоумие? – спокойно спросила Беатрис. – Ну нет, я не выжила из ума, моя дорогая. Я основная владелица, какой была всегда.
«Даймлер» сломался по пути к Вест-Энду. Бейтс открыл капот и всматривался внутрь, пытаясь понять, откуда идет дым, пока Беатрис нервно ерзала на заднем сиденье.
– Что там, Бейтс? Я опаздываю!
– Я не уверен, мадам. Старушка отказала.
– Чепуха, Бейтс! Машина такого высокого класса не изнашивается.
– Я не хочу сказать, что вы не правы, мадам, но…
– О, я знаю, все изнашивается. Но если вы собираетесь провести время в размышлениях, то лучше пойдите и найдите мне кэб. Я буду ждать вас у главного входа в обычное время после полудня.
«Даймлер» был вполне исправен и ожидал Беатрис пунктуально в четыре часа, отполированный и сияющий. Он мчался так, что, несомненно, не был испорчен. Совсем другое дело, если он был в порядке.
Когда Беатрис почувствовала, что заболела во время отвратительного холода, который вызвал у нее лихорадку и плеврит, молодой доктор Ловегров (старый доктор Ловегров, ходящий в котелке и сюртуке, передал свою практику несколько лет тому назад) прочитал ей строгую лекцию.
– Миссис Боннингтон, вы старая женщина, и пришло время признать это.
– Чепуха! – проворчала она хриплым голосом и задыхаясь, возмущенная, что затронули ее авторитет. Обычно она умела припугнуть людей, которые досаждали ей, но этот молодой человек, похоже, был не из пугливых. – Я буду в полном порядке, как только пройдет этот холод, прихвативший мои легкие, и приму средства, которыми лечила моего мужа. Поверьте мне, я была сиделкой у него достаточно долго, чтобы знать, что это такое.
– Но речь идет также о ваших бедрах.
– Ах, вы об этом! Атака ревматизма. Да, можете дать мне другой сорт мази для растирания. Та, что у меня, оказалась бесполезной, явное надувательство.
– Сейчас я взгляну на бедра. Которое из них хуже? Беатрис раздраженно позволила Хокенс снять с нее одеяло, и доктор произвел болезненное обследование – одна больная нога была почти неподвижна. Она лежала в кровати и слушала с тревогой его диагноз.
– У вас та мазь, которая вам нужна, миссис Боннингтон. Если прописать другую, это будут напрасно потраченные время и деньги. К несчастью, у вас прогрессирующая форма артрита. Я могу прописать вам болеутоляющее.
– Что еще? – спросила Беатрис.
– Боюсь, что ничего. Кость уже довольно сильно повреждена.
Беатрис с усилием поднялась.
– Что вы пытаетесь рассказать мне? Продолжайте, доктор, я не из трусливых и хочу знать правду.
– Думаю, вы уже знаете, миссис Боннингтон. Вы станете все меньше и меньше мобильной.
– Кресло на колесах?
– Не сразу. Возможно, это поможет после вашей простуды, которая продлится еще неделю. В вашем доме длинные коридоры. Вероятно, вам нужна комната на нижнем этаже. Тогда вам облегчится доступ в сад. Нет необходимости говорить вам, что большинство людей, достигших преклонного возраста, страдают такого рода болезнью, но не у всех есть такое счастливое место, как у вас.
– Не читайте мне лекций.
Доктор усмехнулся. Возможно, он не был так молод, как она думала. И он тоже будет подвержен этой болезни в свое время, если такая мысль утешит ее. Так будет с Флоренс. Так же будет с Эдвином. И даже с юной Анной, с ее вечно ободранными ногами. Ей вспомнился папа, разбитый параличом, хотя он был намного моложе, чем она сейчас. Но паралич не давал ему возможности выразить свое негодование.
Беатрис вспомнила также, как она и Адам Коуп убеждали его не ходить в магазин, они не хотели допускать, чтобы его видели покупатели. Болезнь накладывает печать угрюмости. А Беатрис интенсивно добивалась атмосферы веселой, сияющей, колоритной. Люди, почувствовав эту атмосферу, были довольны, приятно возбуждены и охотно раскрывали свои кошельки.
Так что у нее не было старческого маразма. Флоренс будет рада услышать и узнать, что миссис Беатрис станет ездить в инвалидном кресле вниз по темно-зеленому ковру, в очках. Но об этом не может быть и речи. Если Беатрис не сможет ходить, то «Боннингтон» пропал для нее. «Даймлер» могут поставить в гараж и хранить как музейную редкость. И она хромающей походкой, с палочкой обойдет вокруг дома, может быть, два раза. Побеспокоится ли кто-нибудь и придет повидаться с ней? Она была человеком, который никогда не имел близких друзей. Ей всегда было достаточно Уильяма.
И эти сентенции она читала себе, пока лежала, мрачно слушая хрипы в своих легких, совершенно не сравнимые с теми, что были у потерянного ею Уильяма.
Действительно, тогда для нее мир шел к концу. Ощущение одиночества не оставляло ее после потери Уильяма. Так почему она борется теперь? Кто подумает о старой женщине в коляске? Кто позаботится, исключая одной-двух служанок? Старая Хокенс? Нет уже ни мисс Браун, ни дорогого преданного Адама…
Назло ее смелым молодым надеждам, если смотреть на жизнь честно, она потерпела поражение. Любовь, которой она так жаждала, осталась неуловимой. Уильям одарил ее дружбой, это правда, и в последние годы привязанностью собственника. Но, умирая, он говорил о женщине, которую она отослала из дома.
Так где была любовь?
– Бабушка.
– Что. Кто там? – Беатрис старалась проснуться и избавиться от сновидений.