Я ничего не хотела говорить маме заранее. Слишком хорошо знала, как она умеет разубеждать, как может поколебать уверенность, заставить перерешить решенное!.. Лучше поставить ее перед фактом…
Я спустилась в зал. Мама сидела возле камина за столиком и читала, отмечая что-то авторучкой. В очках она всегда выглядела доброй и озадаченной, в ней угадывалась — еще далеко-далеко, но уже угадывалась — бабушка. Подмывало желание сказать ей об этом, то есть о бабушке, но я промолчала, боясь обидеть: мама не соглашалась стареть. Я тихо приблизилась к ней, опустилась на корточки и подсунула голову под ее локоть.
— Не мешай! — вскрикнула она негромко. — Видишь, кляксу из-за тебя посадила…
— Мама, если тебя не знать… Я про других говорю… то по твоему виду можно подумать, что ты страшно сердитая. Но ты ведь не очень сердитая…
— Не очень? Но все-таки сердитая? — спросила мама, снимая очки.
Я потерлась носом о ее колено, как в детстве. Она запустила пальцы в мои волосы и чуть приподняла мое лицо, заглядывая в глаза.
— Что нам надо? Ну, щеночек?
— Ко мне придет один человек, очень-очень для меня дорогой. Будь с ним поласковее. Пожалуйста!..
— Что это за человек? Твой новый поклонник?
— Вроде этого.
— Почему я должна быть с ним ласкова? Он что, робок?
— Не совсем робок, но лучше, когда человека встречают приветливо.
— Я его знаю? Из какой он среды?
— Из среды людей, мама. — Меня всегда обижало, даже оскорбляло это ее деление людей на какие-то категории. Я встала, обиженная за Алешу. — Ты всегда вот так. Какое это имеет значение!
— Ну, хорошо, хорошо, постараюсь принять так, как тебе хочется… А ты иди оденься, сейчас приедет Сигизмунд Львович. Он жалуется: ты занимаешься с большой неохотой. Мне это не нравится, учти…
— Учту, мама, — послушно сказала я. — Только можно тебя спросить? — Она кивнула. — Я часто спрашиваю себя: почему у нас так мало хороших, больших музыкантов, певцов, художников, артистов?
Мама надела очки и пристально взглянула мне в глаза.
— Так почему?
— Наверно, потому, что все места в учебных заведениях, в театрах, в консерваториях должны принадлежать людям одаренным. На самом же деле они, эти места, занимаются людьми посредственными, даже совсем неспособными. Тут и знакомства сказываются, и передача профессии по наследству, хотя — и это чаще всего — наследники не имеют тех талантов, которые были у родителей, и, значит, занимают чужие места. Можно учиться музыке или рисованию, но совсем не обязательно из этого делать профессию, зарабатывать деньги…
— Это что же, такие веяния идут от нового твоего знакомства?
Я пожала плечами:
— Почему от знакомства? Разве я не могу думать сама?
Мама побарабанила пальцами по столику, точно придумывала, что мне ответить.
— Ладно, — сказала она. — Мы с тобой поговорим об этом после. — Мама придвинула к себе книгу. — Ты лучше подумай, не отвлекают ли тебя поклонники от дела. Иди.
— Тоже мне дело: надрывать голос, которого нет, — невнятно проворчала я, уходя, но мама не расслышала.
— Что ты там ворчишь, как древняя старуха? — Она всегда издевалась надо мной, когда я произносила что-нибудь невнятно. — Ступай приведи себя в порядок.
Я усмехнулась про себя: «Эх, мама, не папе нужно быть генералом, а тебе!..»
Сигизмунд Львович опоздал. Он позвонил так пронзительно и нетерпеливо, точно за ним гнались, и в дом вбежал с разлету. Дребезжащий, пронзительный голос его разнесся по всем углам:
— Извините, Серафима Петровна, но задержался не по своей воле. С нашим транспортом редко кому удается приехать вовремя. Здравствуйте!
Я слышала, как мама приказала Нюше:
— Позови Женю. Вы извините, Сигизмунд Львович, что мы не смогли прислать машину — муж уехал по делам.
Нюша поднялась ко мне наверх, обошла вокруг меня, расправляя складки на платье.
— Учитель прибежал. Ты не перечь ему, а то мать недовольная чем-то, выговаривать станет, если что не так…
— Няня, сядь, — попросила я ее с решимостью, — я хочу тебя спросить.