В первый момент Шура обмерла, глаза погасли. Лукерья от внезапности онемела, не могла вымолвить слова… «Не заперла сени, старая дура! Теперь быть беде…»
— А, приехал! — сдавленно проговорил Павел, кивнув Коляю.
Фанасов застегнул пиджак, сел прямо; небольшие глаза углубились под брови.
— Здорово, Паша! Садись за компанию…
— Погоди. Мочи нет сидеть! — И Павел опять перевел взгляд на Шуру; он никогда не видел ее такой красивой, тихой и покорной; необычайная перемена в ней ужаснула Павла — значит, окончательно решилась…
Лукерья спохватилась, метнулась к Павлу, загораживая ему дорогу к столу.
— Уходи, Пашка! Эко вломился!.. Лось! Ничего ты здесь не забыл! Уходи, говорю!..
Павел легонько отстранил Лукерью.
— Зачем приехал, Коляй? — Он медленно придвинулся к столу, навис над Коляем. — За тобой, Саня?
— За мной! — отчетливо и с вызовом ответила Шура.
Коляй, мрачнея, как бы раздавался все шире, тучнел, наливаясь чугунной, несокрушимой силой; шея, уши побагровели до черноты.
— Какое твое право спрашивать ее? — Челюсти его едва разомкнулись. — Ты здесь кто? Пришел повидаться — садись, угощайся, а не то — вот бог, а вот порог.
— Погоди, не стращай! И на порог не указывай! — Волнение прерывало Павлу дыхание. — Ты за картошкой приехал? Бери, нагружай, я свежую яму разрыл. А Саню оставь, по-товарищески тебя прошу.
— С кем ей оставаться-то, уж не с тобой ли? — крикнула Лукерья.
— Со мной!
Лукерья наскочила на Павла, сунула ему в лицо остренькие кулачки, выкрикивая исступленно, визгливо:
— Фигу тебе вместо Сани, фигу! Фигу! Вот выкуси! Что ей делать с тобой, горе мыкать, во щах капустинки вылавливать да слезы считать?! Жених… В партейных ходишь, а толку что? Другие партейные вон как живут! От пирога лучшие куски режут!
— Какие же они партийные, если заботятся только о своем пироге? — негромко, сдержанно проговорил Павел, хотя выкрики Лукерьи глубоко задели его: во всем она ищет только выгоду. — Я в чужие карманы не залезал и не залезу. Я в партии состою для того, чтобы тебе, темной женщине, светлей жилось.
Послышался злой старушечий смех.
— Чем ты мне будешь светить? Прорехами на штанах? Светитель!..
— Хватит, тетка Лукерья, отойди! — Павел повернулся опять к Коляю Фанасову. — Шуру я тебе не отдам. Попытаешься увезти — машину твою взорву. Я жизнь за нее положу!
Коляй грузно поднялся, отодвигая от себя стол, кулаки повисли, как гири.
— Ты, Пашка, брось. По-доброму говорю. Я тоже не шутки шутить приехал. Я тоже могу за себя постоять, ты знаешь.
Лукерья всполошенно заголосила:
— Да что же это такое, батюшки! Скричать надо кого-либо!.. — Она торопливо накинула на голову шаль, собираясь выйти из избы. — Ах ирод, ах разбойник!..
В окно постучали. Лукерья отогнула занавеску. К стеклу, расплющив нос, приник Мотя Тужеркин, показывая Коляю кулак: смотри, мол, не начинай. Сбоку от Моти виднелось сухонькое личико Алены, негасимым любопытством светились ее пронзительные глаза.
Шура глубоко и словно болезненно вздохнула. Она встала из-за стола, решительно приблизилась к Павлу.
— Отойди!
Он взглянул на нее недоуменно и, казалось, с мольбой и послушно отодвинулся к кровати. Шура обернулась к Коляю.
— Прости меня, Коля… Зря побеспокоила тебя, не поеду я с тобой. — Коляй сел, словно Шура сильно толкнула его. — Не будет у нас с тобой жизни. Уехать я не могу. — Она через плечо взглянула на Павла: войдя в дом, он снял с нее гнет, к ней вернулось прежнее сознание независимости. — Да, ты, Коля, ошибся во мне. Тебе не жена нужна, не друг жизни, не товарищ, а работница. Чтобы она могла таскать кирпичи и цемент, рыть землю, торговать на базаре огурцами, чесноком, готовить тебе обеды и рожать детей. Тебе нужна рабочая лошадь. Я человек! Не будет у нас счастья. — Она передохнула. Ей стало горько, что судьба обошла ее счастьем. — Уходи, Коляй! — крикнула она сквозь слезы. — Уходи сейчас же!
Лукерья перекрестилась.
— Что ты делаешь, Санюшка? — прошептала она с материнской болью. — Опомнись!
— Пусти, мама! — Шура оттолкнула мать, резко обернулась к Павлу. — И ты уходи! Слышишь? Никого мне не нужно!.. Господи, мама, ну почему я такая несчастная!..
Мать увела ее в чулан, усадила там на лавку и вернулась к Коляю и Павлу.
— Видите, не в себе она. Довели девку…
Павел, очутившись на крыльце, сел на свое обычное место.
— Ну, что? — спросил Мотя Тужеркин, подбегая.
— Выгнала, Мотя.