Доверчивая улыбка сузила глаза Аребина.
— Начнем сначала, Терентий. Надо поставить на ноги общественное производство, подобрать надежных, работящих людей, расставить их с умом.
— Людской вопрос самый сложный, — заметил Орешин и постучал в окно изнывавшему в тоске и в неизвестности Моте Тужеркину.
Мотя зачем-то снял кепку, от волнения оступился на крыльце и чуть было не растянулся. Он заранее горел от стыда перед Аребиным: остальные были свои, знали Мотю как облупленного. Аребину же Мотя желал казаться значительным, честным и стойким.
В помещении Мотя сел на табуретку у порога и замер в ожидании, теребя в руках кепочку. На него не обратили внимания, и он кашлянул, давая о себе знать.
— Посиди, Матвей, — промолвил Орешин и обернулся к председателю.
Аребин с покорностью развел руками.
— Для первого шага, товарищи, для начала придется поклониться государству, попросить у него взаймы, немного и на короткий срок. До осени.
Лысая, ушастая, на длинной шее голова Орешина мотнулась над счетами; кружочки издавали сухой стук кастаньет.
— Мешкотары четыреста штук по двенадцать рублей; горюче-смазочные материалы, ремонт транспортных средств — нужно купить не меньше пятидесяти станов колес, по сто двадцать рублей за стан; справить сбрую; поставить на колеса весь автопарк… — Кастаньеты отстукивали сотни, тысячи, десятки тысяч. Орешин заключил, поставив счеты на ребро: — Тысяч сто, не меньше.
— Взять легко, — со вздохом произнес Терентий Рыжов, — отдавать трудно! Чем платить будем? В долгах, как в перьях!
Кирилл Моросилов подтвердил:
— С МТС за работу прошлого года еще не расплатились: высосала нас эта МТС окончательно.
— Расплатимся, — сказал Аребин. — Цены на хлеб повысятся — будем с деньгами.
— Откуда это тебе известно? — Орешин вдруг заволновался, пальцы начали гонять костяшки счетов.
— Мне ничего не известно, я просто предполагаю. Изменения должны быть.
— Давно пришла пора, — сказал Кирилл Моросилов.
— Так что расплатимся со всеми, — продолжал Аребин. — Зерном, молоком, мясом.
— Где оно, молоко-то да мясо-то? — опять возразил Терентий. — От всех девяноста восьми коров — тридцать пять, двадцать шесть, двадцать литров молока в сутки надаиваем. С таким молоком из долгов не вылезешь.
— Павел Назаров не пришел? — спросил Аребин.
Мотя Тужеркин тотчас откликнулся:
— Здесь он, у крыльца. Позвать?
— Погоди.
Орешин, не понимая, взглянул на председателя: зачем понадобился Назаров? Аребин обвел всех членов правления строгим и озабоченным взглядом.
— Я предлагаю поставить Назарова на прежнее место — на МТФ. Парень энергичный. Если возьмется за дело всерьез — а он только так и может работать, — МТФ оправится и станет давать колхозу доход.
Орешин отодвинул от себя счеты, вышел из-за стола, худой, длинный, с вытянутым лицом.
— Так не пойдет, Владимир Николаевич! Мы его исключаем из партии, снимаем с должности именно за развал работы, а вы его на старое место! Как это воспримут люди? Я бы воздержался…
Аребин, выйдя из-за стола, обнял Орешина за плечи.
— Василий Тимофеевич, дорогой… вы ошиблись. Исключили не того, кого надо было. Разве из-за него погибло столько молодняка?
— Не только из-за него, — согласился Орешин. — Но и его нельзя отодвигать в сторонку, и он виноват.
— Согласен, — подтвердил Аребин.
Бригадир Кирилл Моросилов, великан с широченными седловатыми плечами и дымчатым ежиком волос, недовольно завозился на лавке; он курил толстую самокрутку, и дым из носа вылетал как бы под большим напором двумя тугими струями.
— Ты бы, Василий Тимофеевич, не горячился насчет Назарова: утопили парня. А теперь и руку помощи протянуть боимся… Дадим ему право исправить свои ошибки.
— Не знаю. — Орешин, сдаваясь, нерешительно взмахнул костлявой рукой. — Не я один тут… Как другие…
— Больно уж невоздержанный, черт! — с сокрушением промолвил Терентий. — Прямо кипяток! Чуть что не так сказал — берегись, того и гляди, огреет чем попадя…
— Вот это верно! — Кирилл Моросилов оживился. — Однажды я не подвез на ферму соломы — лошадей, что ли, не оказалось в наличии или праздник был, — одним словом, не привез. Так Пашка прибежал ко мне домой — я еще спал, — стащил с постели и вытолкал на мороз босого, в одних подштанниках. «На перине, — кричит, — валяешься у бабы под боком, а коровам подстелить нечего!» Едва дал одеться…