Мотя Тужеркин ринулся на защиту Назарова:
— А с вами только такой и сгодится! На тихих и покорных воду возят! Пашка никакой крепости не устрашится! Ручаюсь больше, чем за себя.
Члены правления развеселились:
— Матвей за дружка в огонь и в воду!
Аребин кивнул Моте, и тот, смекнув, быстро выбежал в сени.
Павел вошел в комнату, сел напротив стола, покрытого праздничным кумачом, расстегнул телогрейку.
Бухгалтер с важностью посмотрел на Павла.
— Владимир Николаевич Аребин предложил назначить тебя опять заведующим МТФ. Правление поддерживает…
Плотно сжатые губы Павла горьковато покривились от внутренней усмешки.
— Благодарю за доверие. Но я на эту должность не пойду.
— Это почему? — вырвалось у Орешина.
Неожиданный отказ Павла озадачил и Аребина.
— В чем дело, Павел?
— Не желаю больше ходить в дураках! — Сунув между колен ладони, сдавив их, Павел сидел, нахохлившись, замкнутый, сосредоточенный. — Я соглашусь взять на себя МТФ только в том случае, если правление примет мой ультиматум.
— Ого! — Наталье нравился прямой мужской разговор.
Орешин вытянул шею, как всегда, когда пытался казаться строгим.
— Какой такой ультиматум?
— Вот какой: вы потребуете больше молока? Да? И правильно! Иначе зачем держать на дворах столько коров. А где его взять? Половина коров старые, беззубые, ждать от них молока бесполезно. Их надо заменить. И не только коров! Свиньи у нас тоже старые, холостые, беспородные, поросят приносят мало… У доярок собственные коровы дают молока по двенадцати литров, а колхозные — по полтора. Свои ухожены, обласканы, а эти запущены, до этих им дела нет. Уговоры, угрозы, ругань — впустую.
— Кнутом их, шилохвостых! — сердито вскрикнул Терентий: он не любил женщин. — Сойдутся в круг и начинают сплетни вить, всех одной веревкой опутают!
— Что ты сказал? — Наталья с угрозой обернулась к Терентию. — Я вот скажу бабам, они тебе покажут — «кнутом»! Ты своих коней стегай кнутом, старый лошадник!
Голос Терентия сделался мягким, почти нежным.
— Я своих лошадок пальцем не трону: лошадки, Наташа, умные, покладистые, работящие. А что бабы? Может, перед ними колени преклонить? — Конюх кисло ухмыльнулся. — Стар я и хром, мне это трудненько…
— Зачем кнут, зачем колени?! — Мотя Тужеркин снялся с табуретки и подлетел к столу, оживленный, с шалой улыбкой во все лицо. — Ты покажи им рублик, дядя Терентий!
— Рублик? — Терентий в запальчивости потянулся к Моте через стол, чуть было не опрокинул чернильницу; черные усы ощетинились. — Я и сам, Матвей, до страсти рад поглядеть на него, на миленького. Тоскую по нем с самой юности. А он, рублик, в очи мне сверкнет, а в руки идет к другому.
«Презренный, ненавистный рубль! — подумал Аребин, слушая этот шутливый спор. — Ради рубля столько совершалось подлостей, преступлений! Какие низменные чувства будил он в человеке: алчность, подлоги, воровство!.. Теперь же этот рубль будет моим добрым и надежным помощником в работе — рубль честный, трудовой…»
В это время в комнату вошла Дарья Макарова.
Следом за ней перевалились через порог трое ее ребятишек; на младшем были ботинки — правый надет на левую ногу.
— Не ругайте меня, что без спросу пришла. Нужда пригнала.
Нужда, по всему видать, полюбила Дарью навсегда и следовала за ней как тень. Но женщина выносила ее мужественно, не жалуясь.
— К вам я. — Дарья пододвинулась к Аребину. — Коптильникова-то сняли, вот беда… Он посулил мне леску. Три венца подгнили совсем, избенка набок села. Что делать — ума не приложу…
— Кто посулил, тетка Дарья, с того и требуй! — неуклюже пошутил Мотя. — А избенка твоя если сейчас села, то жди: скоро ляжет.
— Ох, ляжет, Матвей! — подтвердила Дарья. — Придавит, кой грех!
Аребин взглянул на ребятишек; они стояли вдоль стены рядком, лузгали семечки. Он узнал от Павла, что муж Дарьи, Леонтий Макаров, в минувшую войну был ранен в грудь осколком; вернувшись домой, долго хворал и года два назад умер, оставив на руках жены пятерых детей.
— С избами прямо беда! — пробасил Кирилл Моросилов. — Не успеют справить избу, года два-три постоит — и, глядишь, низ уже подгнил.
— Дерево сырое, некрашеное, фундаментов нет, вот и сыплются бревна — труха… — Терентий сочувственно вздохнул: у самого дом тоже не новый.
Аребин знал, что в колхозе леса нет, но твердо заявил:
— Дадим, Дарья, лесу. И венцы подвести поможем.
И отметил про себя: «Кто еще поможет ей, если не мы? Надо съездить в райплан, узнать, сколько выделено для нас леса; с лесхозом завести отношения, леса много потребуется… Дворы, фермы, амбары, школа — все лес, лес… А здание правления? Этот дом когда-то принадлежал кулаку Оськину, еще тогда, в тридцатом году, перенесли его сюда; так он и стоит, скрипит весь, кряхтит, шатается, как старый дед…»