Павел Назаров, указывая на Дарью, сказал, как всегда, страстно, неспокойно:
— Ей за ее работу, за отношение к колхозной скотине не то что три венца — золотую избу возвести не жаль!
Лицо ее засветилось надеждой, помолодело и похорошело.
Аребину в эту минуту до невозможности сильно захотелось сделать эту женщину счастливой, счастливой навсегда.
Дарья не уходила, медлила, переминаясь посреди комнаты.
— Вы уж не сердитесь, Владимир Николаевич. — Она виновато понурилась, озираясь. — Не одна я к вам. Девки за мной погнались, прямо отбою нет… — И кивнула на дверь.
Аребин поспешно выбежал на улицу.
Через минуту комната наполнилась шумом, стало тесно. Доярки столпились у порога. Мотя исподтишка ущипнул Нюру Блинову; девушка взвизгнула тоненько, потом засмеялась, отбиваясь от его рук.
— Тише, ты! — шикнула на нее строгая и суховатая Анастасия. Она чуть выступила вперед. — Узнали, что вы тут заседаете, и вот пришли… — Она умолкла и оглянулась на подруг.
— Ну, ну, смелее! — Аребин тихонько притронулся к ее руке, теребившей концы платка.
— Чтобы про нас вы не забыли. Ведь без интересу работаем.
И сразу — словно прорвалась запруда — захлестнули Аребина выкрики; женщины плотно оцепили его.
— Рученьки обломали, а все зазря! — Молодая доярка поднесла к его лицу широкие, с негнущимися пальцами ладони.
Другая добавила с состраданием:
— Из жалости к скотине ходим!
— Совесть удерживает, а то бы давно забросили дворы!
Нюра Блинова заявила бойко и категорично, как отрезала:
— Больше я так, задарма, работать несогласная! Ищите другую дурочку!
Терентий Рыжов, оправившись от внезапного налета доярок, встал и притопнул хромой ногой.
— Замрите! Раскудахтались, курицы! Высказывайтесь по очереди. Сплетни вить пришли или решать важные проблемы? — Усмирив женщин, он сел.
— Спасибо, что пришли, — сказал Аребин.
— Да ведь мочи нет терпеть дольше! — мягко, словно бы оправдываясь, проговорила Дарья. — Ничего ведь не получаем, Владимир Николаевич. Коровы запущены, молока не дают…
— Я же говорил. — Павел отодвинулся от стола к женщинам, как бы подчеркнул этим, что он с ними заодно.
— Решайте что-нибудь, товарищ Аребин. — Доярки с надеждой смотрели на председателя.
— Уже решили, — сказал он и оглянулся на Орешина, на Моросилова. — Решили выплачивать вам по пятнадцать копеек за каждый надоенный литр молока.
Орешин удивленно привстал.
— Владимир Николаевич!..
Аребин приподнял руку, и Орешин опустился, достал платок и стал вытирать вспотевшую лысину.
Женщины переглянулись настороженно, с недоверием.
— Неужто правда, Павел? — шепотом спросила Дарья и оглянулась на ребятишек.
— Правда, — сказал Павел.
Мотя Тужеркин по-бабьи всплеснул руками, потешаясь.
— Теперь они, Владимир Николаевич, сами останутся голодными, доярки, а коров ублажат!
— А как же! — живо отозвалась Дарья. — На коровушек-то молиться будем: выручай, милая… — И неестественно, суматошно заторопилась: — Идите, бабоньки, не станем мешаться тут…
Нюра Блинова ввернула, смеясь:
— Идемте скорее, а то раздумают, урежут нашу зарплату!
После ухода женщин сразу стало как-то пустовато и тихо. Терентий Рыжов с недовольством пошевелил кисточками усов, кашлянул.
— Это ты, Владимир Николаевич, зря ляпнул, погорячился…
Орешин, быстро прикинув в уме заработок доярок, хмыкнул с сомнением:
— Да, пятнадцать копеек — многовато. Договорились ведь по двенадцати платить…
Наталья, обернувшись, сердито вырвала у него счеты.
— Для тебя, Орешин, каждая копейка — многовато. Хоть раз взгляни на дело не по-бухгалтерски, а по-человечески! Думаешь, легко обслужить десять — двенадцать коров? С зарей встань, с зарей ложись. Ты руки у доярок видел?..
— Наталья Ивановна права, — сказал Аребин. — Из-за копеек упрямиться неразумно. И я не погорячился, Терентий… — Неистовое волнение вдруг овладело им; он вместе с табуреткой придвинулся к Рыжову и Орешину. — Вы только подумайте, товарищи… Самое священное у человека — это его труд. Он был обесценен. В человеке оскорбили, унизили труженика, то есть совершилось противоестественное, страшное деяние против человека. Артель стала ему не матерью, а мачехой… Вы видели: они не опустили рук. Они добиваются. Наши люди вообще никогда не вешают головы. В радости или в горе они прибегают к единственному, неиссякаемому источнику жизни — к партии. Партия признала и исправила допущенные в сельском хозяйстве ошибки. Она сейчас стоит стеной за интересы крестьянина-труженика… — Аребин передохнул, удивляясь себе: никогда он не говорил таких громких, таких возвышенных речей, а сейчас до страстного нетерпения захотелось высказаться. — В стране совершались революции. В огне сражений сгорали люди. Ленин разработал величайший план колхозной жизни. Для кого? Для кого мы с таким упорством, с такой верой строим коммунизм? Для человека же! Чтобы ему, простому человеку, лучше жилось. Чтобы он был богат и духовно и материально. Быт его чтоб был светел и чист. У доярок нет другого пути для обогащения, для улучшения жизни, кроме труда в колхозе. Так надо этот труд ценить. И если мы с вами, дорогие товарищи, будем работать по старинке, народ нас не потерпит, он нас сбросит и поставит на наше место других руководителей.