И было лето 1975 года. Уже в мае отец определенно сказал: поедем вместе. Но я должен хорошо понимать: придется ходить, может быть, по два десятка километров в день, придется есть в столовых, где готовят очень плохо, ехать в переполненных автобусах… Но мы отправимся на Светлояр, к граду Китежу. Потому что отец хочет собирать материал именно о нем.
Спустя годы я нашел объяснение этому его интересу.
Отец рос в небольшом поселке при затоне на берегу Оки. Было очевидно, что на роду ему начертано быть речником, и после школы он поступил в Институт инженеров водного транспорта, даже успел до войны поучиться на двух курсах. Но у него не выходило из головы то, что он услышал в старших классах на уроке литературы: учитель рассказывал о граде Китеже, об озере, расположенном всего в нескольких сотнях километров от этого поселка, о том, что люди бьются над его тайной.
Придя с войны, отец не вернулся в институт, а поступил на отделение филологии университета. Его интересовали фольклор, древние легенды. И все вело его навстречу граду Китежу.
Владимир Николаевич Морохин
Тогда, тем далеким летом, я первый раз в жизни собирал рюкзак и уже представил себе, как мы будем долго идти к озеру через лесную чащу, разговаривать с загадочными людьми – староверами, потому что они знают о граде Китеже больше всех. И я, конечно, буду прислушиваться – не зазвонит ли подземной колокол?..
В рюкзак были уложены какие-то консервы, палка колбасного сыра, две буханки хлеба. Отец объяснил: в селе всего этого можно и не купить. Тогда что есть будем?
Студенты уже выехали за пару дней до нас с руководителем группы в Воскресенский район. И мы отправлялись туда на автобусе. Он уходил утром, один раз в день. Ехать надо было долго.
Это сейчас мы катимся по Кировской трассе на нашей «девятке» и ворчим по поводу заполонивших дорогу фур. Или молчим, и тогда я прокручиваю в памяти давнюю дорогу сюда.
А тогда транспорта было мало. Первая половина дороги – около 70 километров до Семенова – была ничего так. По Семенову автобус шел, переваливаясь из одной ямы в другую. А дальше, за рекой Керженец, дорога местами была вообще без асфальта. Где-то около Овсянки, на четвертом часу пути, помнится, автобус покинул насыпь и принялся пылить по окраине поля. Дождя давно не было, и там колея оказалась в тот день явно ровнее разбитого шоссе.
Село Владимирское, где мы с отцом вышли из автобуса, выглядело просто огромным. А его главная улица бесконечно и медленно спускалась куда то к полям, к лесу. И мы шли, шли по ней.
Я хорошо знал, что с каждым встречным полагается здороваться, и люди мне отвечали.
После деревянного хлипкого моста через Люнду можно было разуться. Дорога делилась на три части – как в сказке. И идти надо по средней. Она была прямой и чуть-чуть поднималась посреди ярко-голубого льняного поля. Ноги ощущали удивительно мягкую и теплую пыль.
Да-да, сегодня предстоит пройти по этой же дороге, но через много лет. И она уже совершенно неузнаваема. Это березовая аллея. Деревьям, вероятно, полвека. Тогда они уже росли, но были прутиками, которые просто невозможно заметить, если не знать, что они есть. И поля никакого больше нет: оно зарастает постепенно молодым березняком, его не обрабатывают. И совсем даже не по той причине, что рухнуло сельское хозяйство. Вокруг Светлояра был сделан землеотвод памятника природы. И обработка поля попала в запрещенные виды деятельности. Ведь с поля во время ливней в озеро текла мутная вода со смытыми удобрениями.
Светлояр, оказывается, не в лесной чаще. А где?.. Когда он будет виден?
…Он даже не открылся – он распахнулся после какого-то шага при подъеме на самую высокую точку пологого бугра среди поля.
Таким Светлояр был летом 1975 года
Ну, где он, град Китеж?
Где он тут вообще мог быть?.. Он был такой небольшой?
На отмели стояла деревянная вышка для прыжков воду. В полугоре справа от тропы были палатки – пионерский лагерь. Школьников в нем не было: наверное, какой-то пересменок.
Я, конечно, в этот жаркий день полез в воду…
А дальше сидел на берегу и слушал тишину.
Она состояла из шума ветра, из шуршания трав, из неопределенных дальних звуков села. И думалось о прошлом: представлялись грозные Батыевы всадники, старцы…
Вот обязательно приду сегодня на этот мысок и посмотрю, какой он стал. Посмотрю, какой он в апреле. И наверное, тоже буду думать о прошлом. Только уже о своем. Это же ведь треть века прошла. И отца уже сколько лет нет. А я все ощущаю в своей жизни это зияние, это его отсутствие. Когда-то я иной раз старался увернуться от его внимания. А сейчас бывают минуты – и, кажется, все был бы готов отдать за его доброе слово или совет.