— выживать,
— убивать.
Есть и сопутствующие нашему образу жизни знания. Например, каждый васпа хорошо разбирается в технике, а также знает анатомию человеческого тела и умеет оказать практически любую медицинскую помощь.
Знаю, что многие васпы хотели бы стать врачами или конструкторами. Вот только давать скальпель в руки бывшим убийцам никто не собирается. Правильно сказал Расс — доверие надо заслужить. И не за один год.
Поэтому в реабилитационном центре каждый из нас прошел курсы по несомненно важным, но не требующим глубоких знаний профессиям, таким как разнорабочий, или маляр, или дворник, или сантехник. Возможно, когда-нибудь наша молодежь получит право обучаться в институтах наряду с прочими студентами. Возможно, нас однажды признают полноправными членами общества. А пока…
Пока «подай-принеси» кажется весьма удачным выбором.
Должность мне предложил Виктор Торий — кто же еще?
Несмотря на некоторые разногласия в прошлом, в дальнейшем нам пришлось установить дружеский нейтралитет. И справедливости ради стоит признать: без профессора у нас ничего бы не вышло…
Он врывается в лабораторию — как обычно взъерошенный, нервный. Я благоразумно отступаю, придерживаю ногой дверь, рукой — коробку с реактивами. А он швыряет куртку на стул и тут же набрасывается на меня:
— Ян! Почему ты не сказал мне?
Я привык к его выпадам. Поэтому аккуратно ставлю коробку на стол и спокойно отвечаю ему:
— Реактивы пришли утром. Сейчас составлю опись.
Между его бровями пролегает болезненная складка. Он расстроено смотрит на меня и сбавляет тон.
— Да какие там реактивы… плевать! Почему ты не рассказал мне про Пола?
Вот оно что.
— Но ты все равно узнал, — спокойно отвечаю я и достаю из коробки формуляр описи. Бумажную работу я не любил никогда, но кто-то ведь должен выполнять и ее.
— Почему я узнаю из десятых рук и только сегодня? — продолжает настаивать Торий. — У тебя ведь есть мой телефон. Я ведь повторял и не раз, что ты можешь звонить мне в любое время. В любое!
— Не было нужды, — между делом отвечаю я и продолжаю заполнять бумагу.
Он вырывает ее из моих рук, швыряет на стол.
— Оставь ты эти реактивы в покое, Бога ради! Речь идет о жизни человека! Ты это понимаешь?
— Васпы, — поправляю его я. — Понимаю.
Наши взгляды пересекаются. Его брови сердито нахмурены, но в глазах стоит вина. Я знаю, он тоже винит себя за многие наши неудачи. За то, что косвенно одобрил бесчеловечные эксперименты, проводимые в Даре. За то, что ему стоило усилий и времени перебороть себя и признать в васпах не просто подопытных дрозофил, а разумных существ, достойных лучшей жизни. Я ценю и уважаю его за это.
Однако когда большую часть времени на тебя смотрят взглядом побитой собаки, это начинает раздражать.
— Мне жаль, — снова говорит Торий и отводит глаза. — Жаль, что он так и не смог найти свое место в жизни.
Он вздыхает, хмурится, бросает на меня косые взгляды. И я понимаю, что Торий хочет сказать мне что-то важное. И просто жду. И слушаю, как за дверью по своим делам спешат сотрудники Института — их шаги легки, их голоса беззаботны. А я думаю о том, насколько разные наши миры. Думаю о том, что все они и каждый из них — и Торий, и его коллеги и лаборанты — радовались и огорчались, когда меня учили молчать и терпеть. Любили, когда меня учили ненавидеть. Созидали, когда меня учили разрушать.
Иногда мне кажется, будто вся эта жизнь — сон.
Что я вот-вот проснусь от воя сирены в холодной и тесной келье Улья. И больше не будет ни светлой лаборатории Тория, ни фонтана в уютном сквере. Не будет и этого дневника, потому что иметь личные вещи запрещено Уставом. А комендант Расс не остановится дружески перекинуться со мной парой фраз, потому что понятия дружбы в Даре не существует.
От таких мыслей меня бросает в холодный пот. Я неосознанно хватаюсь за спинку стула, словно ищу опору.
— Если у тебя появятся проблемы, ты ведь не будешь скрывать это от меня, правда? — наконец произносит Торий.
И мир снова обретает целостность.
Профессор смотрит на меня озабоченным взглядом. Он — реален. И эта комната реальна. И город за окном.
— Ты ведь скажешь мне… ну, если тебе понадобится помощь? Если вдруг просто захочешь поговорить? — заканчивает свою фразу Торий.
Я позволяю себе расслабиться окончательно и теперь понимаю, о чем он толкует. Это вводит меня в замешательство, и я отвечаю, должно быть, слишком резко и холодно.
— Чушь. Я не собираюсь убивать себя.
И тут же жалею об этом: профессор хмурится и поджимает губы. А я чувствую, что снова одним махом воздвиг ледяную стену между собой и тем, кому есть до меня хоть какое-то дело.