Не хватает Леблону материалов, людей? Виноват сам, понеже поздно сказал, сколько потребно и к какому сроку. Сам должен следить, чтобы мастеровые не гуляли. Канал в Петергофе не завершён, а ведь работные туда были наряжены, а также копры привезены с Котлина.
«Полагаемся на ваше искусное и тщательное радение, что к его царского величества в щастливом приезде исправлено будет».
Чертежи и рисунки француза Данилыч листает мельком — царю мнение губернатора ни к чему. Вчера засургучен генеральный план Петербурга, сегодня он на пути в Амстердам. Запомнилось — овал укреплений, шахматная клетка кварталов, лучи каналов и першпектив.
Всё в царской воле.
За обедом светлейший изрядно выпил. Освежился бы в саду, но дул северный ветер. И без того поясницу ломит. Накинув тёплый халат, побрёл в тихую прохладу парадного зала.
Слепящий свет лился в окна. Весенняя Нева пенилась под солнцем, золотые волны играли на потолке, ещё белом, ещё нетронутом кистью живописца. Пятна кирпичной пыли и штукатурки испестрили наборный пол и полотно, укутавшее бюст светлейшего, — творение Растрелли. Переделки и здесь, по идее неугомонного Леблона, по новейшей французской моде.
Шеренга зеркал протянется по стене, что против окон, дабы множить сияние солнца, посещающего залу, либо огни свечей. Три зеркала уже вставлены. Убранство дополнят портреты, гербы, портьеры и беспременно шведские знамёна, трофеи славных баталий.
Данилыч шагнул к зеркалу. Он увидел лицо постаревшее, помятое, беспокойное. Во что превратился фельдмаршал, герой Калиша, воспетый пиитами? Тогда он имел своё слово, командирское слово, решал, ни на кого не оглядываясь. А теперь вертится мелким бесом: того бы не рассердить, этого не обидеть...
Приблизился фельдмаршал и, загораясь злостью, дыша в стекло перегаром, ударил кулаком в противную, затуманившуюся рожу губернатора.
Посыпались осколки.
Скользят по каналу суда, шествуют через царский кабинет смутные тени голландских мачт, флагов. Влезть бы на борт купецкого парусника — и домой. Узреть воочию затеи Леблона, рассудить его с Алексашкой...
Нет, не время.
Петербург — задача вторая, первая же — достижение мира. А посему иной вояж предстоит — в Париж.
По старым договорам, Франция — алеат Швеции. Правда, оружия не обнажила, но снабжает ежегодно деньгами. Настал момент вмешаться, убедить регента — Филиппа Орлеанского, что бессмысленны эти траты. Профита[111] больше от дружбы с Россией.
Куракин не напрасно потчевал в Гааге французского посла — добыл-таки приглашение, вопреки проискам англичан. Жаль только, ехать одному, без супруги. Не хочет Катерина терпеть косые взгляды тамошнего двора — из европских самого надменного. Бывшая метресса, из простых, родившая до брака... Куракин советует не настаивать — ради чаемой для отечества выгоды. Иначе плевать бы на их этикеты...
Об изменнике думать поменьше...
Запрятать горе поглубже, дабы явно было всем — крепок русский монарх, не опасен ему беглец, схоронившийся в Австрии. Цесарь признал наконец: приютил принца, не мог отказать ему в гостеприимстве. Куда как учтив... Бережёт русского наследника отечески, дабы не впал во вражеские руки.
Не наследник он. И не сын вовсе. Дезертир по имени Алексей. Подлежит суду и должен быть выдан. А цесарь мёд источает. Заключил гостя в объятия, о выдаче — ни гугу.
Вытащим паршивца...
А пока — готовиться в путь. Макаров принёс из походной канцелярии чертежи и карты. Надо показать французам Россию и особо — столицу.
Что писали о Петербурге немцы в прежние годы, что снято было на план, то устарело. Растёт Петербург яко Геракл, который, ещё будучи в колыбели, задушил ядовитую змею. Убедитесь наглядно, регент и присные, — утвердились мы на берегах Невы, на исконной нашей земле прочно.
Взять с собой листы Алексея Зубова[112]. Сей искусник ничуть не уступает иностранным, режет ли он на меди корабли в море, битву у мыса Гангут или панораму петербургских набережных. Галеру изобразил посередине Невы — до того точно, моряк не придерётся. К шпилям города мачты военных судов зело под стать — в единый строй вступают и защиту столицы знаменуют.
Марта 24 числа с Амстердамом простились. Мир сему дому, приятной сей Голландии! Двигаться надлежит с остановками, не пропуская ничего примечательного, да и погода не даёт поспешать — пало затишье, паруса яхты рнеят тряпицами. Не дошли до Антверпена, как нагнала питерская почта.
Толстый пакет от Леблона, обещанный генеральный план, — очень кстати. К нему приписка: за скорым отъездом курьера не успел он, генерал-архитектор, нанести существующий вид Санкт-Петербурга, повторил фиксацию, полученную от господина Трезини, и чертил на ней.
План покрыл пол каюты и кровать. Пётр снял башмаки, прошёл в носках по идеальному городу, потом суетился на колени, ибо не поверил глазам.
Странная открылась столица...
Кликнул Екатерину, ближних людей. Босые ноги царицы, огромные, застыли на синеве взморья — государь приказал не двигаться. Больше никого не впустил — Макаров, Шафиров, Куракин заглядывали в дверь попеременно, дивились на Леблонов Петербург, куда зовёт их жить знаменитый версальский мастер, любимец сами о Людовика. Притащился, охая, и толстый поп-духовник, с похмелья осоловелый.
Первое, что поражало, — это пояс укреплений, охвативший город, — толстое, ребристое ожерелье, выкрашенное в жёлтый цвет, и голубая каёмка крепостного рва. Кое-где он разветвляется — прожилками меж каменных хребтов. Цитадель Петра и Павла, впаянная в толщу сей исполинской защиты, обнаружилась не вдруг. Была в середине, а здесь на отшибе. В пределах города — край Выборгской стороны, острова Адмиралтейский, Городовой, Аптекарский и Васильевский.
— Город Солнца, — просипел с усмешкой Куракин, вечно простуженный.
Муж начитанный, он знаком с сочинением Кампанеллы. Утопический град сего блаженного итальянца заключён в кольцо бастионов и куртин. Явно и Леблон, прожектируя, имел в мечтах круг — вселенский, полный таинственного смысла зодиакальный круг, но Петербург противился — форма получилась несколько овальной.
«Шлюзы», — начертано рукой Леблона. Шлюзы на Неве? Безумие! Миллион просадить надо — а пользы что? Впереди сей перемычки — «батареи», орудия на трёх поплавках. Пётр тыкал тростью, изумлялся.
— Нагородил француз. Меня на задворки выставил, а? Ну, разбойник!
Летний дом царя — за стенами города. Так же и храм Александра Невского. Невозмутимый Макаров щурился, поводил приплюснутым носом, будто принюхивался. Шафиров шумно возмущался. Куракин, дипломат бывалый, вставил:
— Леблон на свой аршин меряет. На парижский.
Резиденцию в Летнем саду считает охотничьим замком — не более того. Зато предлагает самодержцу обитать и править государством в центре столицы. Обширная прямоугольная площадь распахнута в глубине Васильевского, на ней — громадный чертог его величества, перед окнами бассейн, цветники, монумент.
Отсюда, яко лучи от солнца, идут каналы — першпективы. Манера французская, каковой и аллеи парков подчиняются, — монарх смотрит во все стороны, а подданные, где бы ни находились, обращают взоры к королю и благоговеют. Четыре главных луча Леблон завершает у церквей. И есть ещё площади. Близ моря — «место вооружительное», достаточное для смотра войску, там «большая башня», видимо служащая маяком, «столб триумфальный» и «штатуя его величества пешая из металла». Конную версалец поместил на Городовом острове. Почести эти привели Петра в смущение, а затем лицо его стало серьёзным. Макаров читал вслух объяснение, приложенное к плану, избавлял от необходимости нагибаться, разбирать пометки.
Площадь возле Невы, левее усадьбы Меншикова, — место учительное, здесь «Академия для всяких кунштов и ремёсел». В каждом квартале — школа. Отведены пространства для гуляния, для игр и упражнений, дабы удержать молодых людей от непотребства.
112