— Эрот благословит принца... Великий бог Эрот...
Излияния маркиза прервал Ниеншанц, возникший за поворотом реки. Приближенный стёклами подзорной трубы, он предстал плоским курганом, в рыжем уборе прошлогодней травы. Многоточие амбразур неразличимо, как и древко флага на угловом бастионе, над Невой. Стяг шведский будто клочок низкой облачной гряды, сорванный ветром.
— Здорово, супостат! — залопотал Ерошка. — Кажи, чем богат! Принимай гостей... Нам говядина без костей, тебе... — он искал рифму, подпрыгивая в седле, — тебе в рот чертей.
— Не поминай нечистых, — проворчал фельдмаршал.
Армия расположилась на ночлег. Дымы сотен костров сплелись над лесом, дали знать Ниеншанцу о русском наступлении. Вылазки малочисленного врага опасаться нечего. Солдаты провели ночь спокойно — в палатке, в шалаше из веток, либо под сосной, привалившись к стволу.
Наутро Шереметев отправил вперёд флотилию лодок с пехотой. И вскоре проснулся молчавший Ниеншанц, заговорили его орудия.
Осада началась.
Европа в недоумении. Победоносец Карл всё ещё не покончил с московитами.
Считалось, армия царя под Нарвой уничтожена. Нет, возродилась, как птица Феникс из пепла. Одно войско русских вступило в Ливонию, другое — наиболее многочисленное — двигается к морю. Царь даёт взятым городам новые имена. Он поразительно уверен в себе.
«Царь обладает мощной армией, — сообщила парижская «Газетт», — и намерен осадить город Шанстернэ».
В следующем номере газета исправила ошибку: не Шанстернэ, а Ниеншанц. Укреплённый городок в устье Невы мал и безвестен. Заговорили о нём впервые.
Всё же наибольший интерес вызывают события на западе Европы. Бездетный король Испании завещал корону французу — внуку Людовика Четырнадцатого. Боясь усиления Франции, взялись за оружие её соперники — Англия, Австрия, Пруссия, Голландия. Сражения на Ренне, на Маасе, в долинах Альп, на землях итальянских, в водах Ла-Манша и Средиземного моря.
Война за Испанское наследство, война Северная — с двух концов запылала Европа. Много ли значит для её судеб Ниеншанц, дельта Невы?
И всё же...
«Надеются, — пишет «Газетт», — что продвижение царя заставит короля Карла завершить военные действия в Польше, уже достаточно опустошённой».
У Карла два противника — Пётр и его союзник Август. Франция не может дать солдат дружественной Швеции, да она и не просит. Двор Людовика Четырнадцатого помогает советами. Лукавыми советами, так как вторжение Карла в Польшу беспокоит. Расширение шведской империи к западу может быть опасно.
Так пусть не мешкает Карл. Пусть поспешит на восток, где его генералы — странное дело — не справляются с русскими.
«Шведский корпус, посланный к Ниеншанцу с артиллерией и припасами, разбит», — трезвонит «Газетт».
Устоит ли крепость? Удастся ли остановить царя? Неужели Московия, веками отъединённая от Европы на снежных своих равнинах, станет державой морской?
Более Парижа озабочен Лондон. Наблюдатели доносят: русская армия совсем не та, что прежде, под Нарвой. Стрельцы в длинных кафтанах, с алебардами — фигуры века минувшего. Солдат обучен всем воинским приёмам, взамен громоздкого мушкета вручено ему новейшее французское ружьё, позволяющее прикрепить штык. Пушек у царя много, их льют в России, льют отлично, так что артиллерия его не уступает английской. У царя своя тактика, его воины ловко пробираются через леса и болота, нападают неожиданно, не ищут равнин, где — по принципам войны линейной — сталкиваются шеренги пеших и конных.
Даниель Дефо[17], будущий автор «Робинзона Крузо», памфлетист, возмутитель спокойствия, твердит:
— Владыка Московии переймёт у шведов уменье побеждать и разгромит их. Вот увидите!
Сам Роберт Гарлей[18], государственный секретарь, прислушивается к мнению Дефо. Писака удивительно осведомлён. Если верить ему, он выучил славянский язык.
Конечно, в громах битв, сотрясающих Европу, тонет канонада над Невой. У Англии своя война. Но нельзя упускать из виду этих разбушевавшихся русских.
«Майн херц. Наши шанцы сажен за 50 или больше зачаты и мало не кругом всего города обведены».
А Пётр уже в дороге. Встретил гонца с цидулой Меншикова и пришпорил коня. Стремглав вынесся на позиции. Первого попавшегося гвардейца наградил рублём. Ну, держись, Ниеншанц! Для царя выбрали сосну на опушке, приставили лестницу. Привычный лазать на мачты, он поднялся по стволу выше. Шведы стреляют, видны чёрные соты амбразур, изрыгающие пламя. Гвардейцы, одним броском одолевшие редуты — низкие земляные насыпи, — вышли на предполье. Укрытий на нём нет, где были здания, там пятна пожарищ.
Оружие фузилёра сейчас — лопата. Спасение — в земле, в траншее, хоть и заливают её нещадно почвенные воды. Углубить её, положить на бруствер фашины, — тут дом солдата, на часы или, может быть, на дни. И продвигаться, орудуя заступом, дальше, ко рву, препятствию последнему перед валом фортеции. А в лесу треск стоит: ломают ветки, вяжут фашины безостановочно, подают вперёд. Заготовлены мешки с шерстью. Вчера — доложили Петру — преображенцы ринулись в ров, ловко накинули мешки на зубчатый палисад, взобрались на вал. В рукопашной схватке полонили двух языков.
Грудами и хребтами лоснится на предполье вырытый грунт, многие траншеи обращены в шанцы — полевые укрепления, где таятся за фашинами орудия. Высунулся из расщелины Ламбер — с тростью, в парике, без треуголки. Шариком перекатился генерал-инженер и исчез в раскопе. Царь усмехнулся ласково, приказал позвать.
— Сир, — сказал француз, отдышавшись. — Смотрить! Не свинцовый дело, нет?
Берут серебро, а дело свинцовое, — так отозвался царь о нерадивых иностранцах. Ламбер запомнил. Грязь облепила его, только парик сохранился в чистоте, не свалялся. Пётр обнял Ламбера, приподнял как ребёнка.
— Нарыл же крот...
Два дня потребуется на то, чтобы докопать, уплотнить полукольцо осады, подтянуть ещё ближе апроши, сиречь траншеи. Но ожидание для Петра невыносимо — ведь до моря рукой подать.
В ложбине, среди деревьев, шатёр фельдмаршала. К нему со всех сторон промяты тропы. Пётр двинулся туда прямиком, ломая малинник.
Шереметев поднял на капитана бомбардиров усталые, оплывшие глаза.
— Жаль города, Пётр Алексеич. Сколько добра — и прахом...
Ныне лишь печные трубы торчат за Охтой, указывая протяжение улиц, — пять вдоль, три поперёк. Шведы уничтожили православный храм, не пощадили и свои, лютерский. В Охту заходили морские суда, брали лён, рыбу, сало...
— Один купчина до того разжился... Сказывают, Карл у него деньги занимал. Не гнушался король-то... Значит, растерял казну.
Царь слушает рассеянно. Неужто не трогает его утрата?
— Пристани, пакгаузы — всё дотла сгорело. Изволь, государь, твоё любимое!
Придвинул коробку с кнастером — едким голландским табаком. Измученный верховой ездой, фельдмаршал отдыхал теперь в мягком кресле, в шатре! На его бархатном подбое много раз повторялась златотканая корона, с коей свешивались на одной нити два немецких креста с толстыми концами-обрубками.
Собственный герб — редкость, у большинства вельмож он вызывает зависть, а у царя — неизменно улыбку. Борис Петрович заимствовал герб у Данцига, понеже боярская фамилия Шереметевых, по преданию, происходит из тех краёв.
— Крепость, бог даст, возьмём целенькую...
Но и это, кажется, не заботит царя сей момент. Капитан бомбардиров не вытерпел, оборвал фельдмаршала.
— Господин мой... Дай роты четыре...
Жирная рука, сокрушённо бродившая по карте, по пожарищам, остановилась.
— На что тебе?
— Пойду разведаю устье...
17