Царь был опечален кончиной весьма. Приняв тетрадь от архитекта, произнёс скорбно:
— Не повезло Петербургу.
Склонившись, помолчал — будто не тетрадь, а тело знаменитого мастера держал. Вытер пальцы о кафтан и бережно, с уважением к учёности, начал листать. Увлёкся, не заметил Скляева, подбежавшего с каким-то делом. Потом, захлопнув тетрадь, разочарованно:
— Покупайте, значит... Покупайте кота в мешке... Хитёр он, Орфирей.
— А мы хитрей, — вставил Скляев, не разобравшись.
Пётр увидел его и поморщился:
— Смешки тебе...
— Сомневаюсь, кто хитрее — магистр или ландграф, — сказал Доменико, желая облегчить атмосферу.
— А мы кто? — спросил царь жёстко. — Котята слепые. Кого пошлю к Орфирею? Тебя, что ли?
Схватил корабела за редкие вихры, рванул к себе. Тот застонал:
— Невежды кругом... Худо, Андрей Екимыч! Деревня мы... А послать бы надо...
— Деревня мы и есть, — протянул Скляев, почёсывая голову. — Кикина отправь — может, скумекает.
— Скумекает, — передразнил царь, наливаясь досадой. — У Кикина вся наука — галстук завязать по-французски. Тоже мне академикус! Этому вон как быстро научаются — салоны да бонтоны... А ну как есть оно, перпетуум? Спытать бы...
— Сто тысяч, — напомнил Доменико.
— Миллионов не жалко, — отрезал царь. — Поставим машину вот здесь... Большую сделаем, да не одну...
Ночной морозец — первый в сентябре — покрыл сединой адмиралтейский двор. Утро ещё не согнало его. Зримые лишь Петру, тронулись, заработали вечные двигатели, черпая в себе титаническую свою мощь.
— Ты, Екимыч, о златом веке тоскуешь. Иде же ни рабства, ни бедности... Зачем раб тогда? Перпетуум, знай, куёт. А, Екимыч?
Земля под ногами вздрагивала — невдалеке, в кузнице, ухала тяжёлая кувалда, сипло дышали мехи. Адмиралтейство трудилось лихорадочно: близится зима, а на стапелях два линейных корабля. Заканчивать, не мешкая ни часу...
Архитекту запомнилось это утро. Он описал встречу с царём и прибавил:
«Мой друг, возможно, был гением и унёс с собой великое творение, наиболее благодетельное из порождений человеческого мозга. Это второй удар судьбы в нынешнем году. Ничего нет трагичнее, чем потеря близкого существа».
Тетрадь Шлютера вложена в ларец, заперта и хранится свято, среди документов секретнейших. Чертежи, планы, рисунки, касающиеся Петергофа, Летнего сада и дворца, одобрены царём — дело за искусным их воплощением.
«Нам не дано воскресить художника телесно, но продлить земную жизнь его духа мы обязаны. Мадонна...»
Доменико зачеркнул последнее слово. Допустимо полагать — призывал помощь мадонны и устыдился. Грешен ведь, недостоин... Католик, староста церкви — и прелюбодей, к тому же нераскаявшийся.
Любовь отнята, он наказан. Но прощён ли?
Усадьба Гарлея от Лондона недалеко. Прокатиться — одно удовольствие. Вековые липы, вызолоченные осенью, смыкаются над дорогой, пугливая серна, отпрянув, исчезает в чаще парка, в дневных его сумерках. Хозяин умоляет не пугать животных, и Дефо едет медленно. Вбирает всеми фибрами тишину — редкий нектар для непоседы, для неугомонного писаки.
Белые колонны подъезда, зелёная ливрея привратника. Он кланяется, и лицо писаки каменеет, сдерживая злорадство. Невольное, хотя узы многолетние связывают его с бывшим государственным секретарём.
Когда он был у власти, Дефо впускали в министерство через чёрный ход. Джонатан Свифт, его заклятый враг, входил в парадные двери. Ещё бы, он в чести у высших, не опозорен торговой казнью, избегал борьбы и сберёг респектабельность. Впрочем, обижаться нелепо. Таков этикет, удобный истинным джентльменам.
Привратник указал калитку — его благородие в саду, кормит птиц. Дефо сделал несколько шагов по аллее и встал. Трогательно... Сановник сидел с протянутой ладонью, синицы вихрем кружились над ним. Что-то униженное было в этой позе. Бедняга! Колесо фортуны повернулось чересчур резко после смерти королевы Анны.
Дефо тоже в опале. Но он не бросит друга в беде, выведет на чистую воду клеветников, завистников. «История белого посоха» сдана в печать. Гарлей виновен только в том, что не пресмыкался перед теми, кто лез наверх, топча других. Что ж, Англия узнает истину.
Синицы метнулись прочь. Недовольно обернулся. Рука застыла в воздухе, рука нищего…
— А, это вы!
Он почти счастлив. Он ждёт с часу на час — за ним придут стражники.
— Болингброк[89] шлёт вам свои симпатии.
Гарлей стряхнул с ладони зёрна.
— Плевал я на него.
— Не скажите... Он вовсе не намерен гноить вас в Тауэре. Если и сядете, то на недельку. Собакам надо же кинуть кость. Кстати, Тауэр — почтенное заведение. Царь Пётр отозвался лестно...
— Помолчите, ради Христа!
— В Тауэре побывало много честных людей — вот вам отзыв царя. Не машите на меня! Я к вам не лясы точить. Нужен ваш совет.
— Кому нужен?
— Мне, вам, Болингброку... Королю Георгу[90], наконец, ему докладывали про табачника.
Изгнанник оживился. А что он вообразил? Короли сменяются — секретная служба незыблема. Не так-то просто назначить ей других управителей.
— Что же с табачником?
— Здоров, но скучает. Царь показывает новые корабли гостям, страшно гордится. Бояться ему некого. Шпионы киснут от безделья. Всё, что нужно дипломатам, известно и так. Я насчёт чертёжника...
— Рвётся домой?
— Вы угадали. Браво! Карл в Швеции, вот в чём причина. Зовёт под своё знамя... Галлюцинации у парня. Табачник пишет — сладу с ним нет, становится опасен. Англию возненавидел. Глуп ведь... Отлично, я развеселил вас!
В самом деле смешно. Воевал, десять лет плена отбыл, а в политике младенец. Лёгкий флирт Георга с царём принял всерьёз. Слепому же ясна тактика двухголового...
Кличка, пущенная Дефо, у всех на устах. Новый король — мишень для насмешек. Курфюрст Ганновера не очень-то смыслит, как себя вести. Носитель двух корон по-английски едва мямлит, радеет прежде всего о своём княжестве и норовит расширить — за счёт соседей. От того-то царь для Георга — родной брат и союзник. Авось поможет урвать кусок спорной земли. Момент, что и говорить, благоприятный.
— Петра не обманет, — заключил Дефо. — Но мы отвлеклись. Моё мнение — с чертёжником пора проститься. Этот приступ патриотизма навредит нам... А Кикин не источник информации. Кикин, бывший глава Адмиралтейства, я же говорил вам... Пойман на воровстве, однако не на себя пеняет, а на царя, как это принято у господ с такими привычками. Состоит при дворе наследника. Решайте, ваша честь! Отпускаем шведа?
— Да, конечно... Интересно, Кикин знает, кого кормит?
Дефо смутился.
— Я спрашивал табачника. Неизвестно... Швед молчит. Он вообще не болтлив, надо отдать ему должное. Два-три слова в день и то много. Скандинавский характер.
Обычно выручала выдумка, поддерживала ореол всеведения. Тут писака почему-то не нашёлся.
— Погодите! — встрепенулся Гарлей. — Отправлять тоже рискованно. Пленный ведь...
— Табачник спокоен. Парень ловкий. Немым прикинется... На всё готов, лишь бы восвояси к обожаемому монарху. На таких Карл и держится. В Стокгольме собирались заключить мир, когда чёрт принёс его из Турции.
Во всяком случае, мир на севере не за горами. Дефо убеждён в этом. Море свободно, торговые суда под защитой русских. Знакомый шкипер, который принимает груз сукна и табака, доставит депешу быстро — двух недель не минет. Ветры в эту пору преимущественно западные.
«...Понеже здесь каменное строение зело медленно строится от того что каменщиков и прочих художников того дела иметь трудно и за довольную цену, того ради запрещается во всём Государстве на несколько лет (пока здесь удовольствуются строением) всякое каменное строение».
89
90