— А где этот несчастный? — спросила Рене.
— Ждет у меня.
— Ступайте, друг мой, — сказал маркиз, — сказал маркиз, — не пренебрегайте ради нас своими обязанностями. Королевская служба требует вашего личного присутствия; ступайте же, куда вас призывает королевская служба.
— Ах, господин де Вильфор! — воскликнула Рене, умоляюще сложив руки. — Будьте снисходительны, сегодня день нашего обручения.
Вильфор обошел вокруг стола и, облокотившись на спинку стула, на котором сидела его невеста, сказал:
— Ради вашего спокойствия обещаю вам сделать все, что можно, дорогая Рене. Но если улики бесспорны, если обвинение справедливо, придется скосить эту бонапартистскую сорную траву.
Рене вздрогнула при слове "скосить", ибо у этой сорной травы, как выразился Вильфор, была голова.
— Не слушайте ее, Вильфор, — сказала маркиза, — это ребячество; она привыкнет.
И маркиза протянула Вильфору свою сухую руку, которую он поцеловал, глядя на Рене; глаза его говорили: "Я целую вашу руку или по крайней мере хотел бы поцеловать".
— Печальное предзнаменование! — прошептала Рене.
— Перестань, Рене, — сказала маркиза. — Ты выводишь меня из терпения своими детскими выходками. Желала бы я знать, что важнее — судьба государства или твои чувствительные фантазии?
— Ах, мама, — вздохнула Рене.
— Маркиза, простите нашу плохую роялистку, — сказал де Вильфор, — обещаю вам, что исполню долг помощника королевского прокурора со всем усердием, то есть буду беспощаден.
Но в то время как помощник прокурора говорил эти слова маркизе, жених украдкой посылал взгляд невесте, и взгляд этот говорил: "Будьте спокойны, Рене; ради вас я буду снисходителен".
Рене отвечала ему нежной улыбкой, и Вильфор удалился, преисполненный блаженства.
VII
ДОПРОС
Выйдя из столовой, Вильфор тотчас же сбросил с себя маску веселости и принял торжественный вид, подобающий человеку, на которого возложен высший долг — решать участь своего ближнего. Однако, несмотря на подвижность своего лица, которой он часто, как искусный актер, учился перед зеркалом, на этот раз ему трудно было нахмурить брови и омрачить чело. И в самом деле, не считая политического прошлого его отца, которое могло повредить его карьере, если от него не отмежеваться решительно, Жерар де Вильфор был в эту минуту так счастлив, как только может быть счастлив человек: располагая солидным состоянием, он занимал в двадцать семь лет видное место в судебном мире; он был женихом молодой и красивой девушки, которую любил не страстно, но разумно, как может любить помощник королевского прокурора. Мадемуазель де Сен-Меран была не только красива, но вдобавок принадлежала к семейству, которое было в большой милости при дворе. Кроме связей своих родителей, которые, не имея других детей, могли целиком воспользоваться ими в интересах своего зятя, невеста приносила ему пятьдесят тысяч экю приданого, к коему, ввиду надежд (ужасное слово, выдуманное свахами), могло со временем прибавиться полумиллионное наследство. Все это вместе взятое составляло итог блаженства до того ослепительный, что Вильфор находил пятна даже на солнце, если перед тем долго смотрел в свою душу внутренним взором.
У дверей его ждал полицейский комиссар. Вид этой мрачной фигуры заставил его спуститься с высоты седьмого неба на бренную землю, по которой мы ходим; он придал своему лицу подобающее выражение и подошел к полицейскому.
— Я готов! — сказал он. — Я прочел письмо, вы хорошо сделали, что арестовали этого человека; теперь сообщите мне о нем и о заговоре все сведения, какие вы успели собрать.
— О заговоре мы еще ничего не знаем; все бумаги, найденные при нем, запечатаны в одну связку и лежат на вашем столе. Что же касается самого обвиняемого, то его зовут, как вы изволили видеть из самого доноса, Эдмон Дантес, он служит помощником капитана на трехмачтовом корабле "Фараон", который возит хлопок из Александрии и Смирны и принадлежит марсельскому торговому дому "Моррель и Сын".
— До поступления на торговое судно он служил на флоте?.
— Нет, сударь! Это совсем молодой человек.
— Каких лет?
— Лет девятнадцати-двадцати, не больше.
Когда Вильфор, пройдя до перекрестка, уже подходил к своему дому, к нему приблизился человек, по-видимому его поджидавший. То был Моррель.
— Господин де Вильфор! — вскричал он. — Как хорошо, что я вас встретил! Подумайте, произошла страшная ошибка, арестовали моего помощника капитана, Эдмона Дантеса.