— Я хочу сказать, что в вас — два человека, сударь! — продолжал Моррель. — Отец довольно плакал — пусть выступит королевский прокурор.
Глаза Нуартье сверкнули; д’Авриньи подошел ближе.
— Я знаю, что говорю, сударь, — продолжал Моррель, читая по лицам присутствующих все их чувства, — и вы знаете не хуже моего то, что я скажу: Валентину убили!
Вильфор опустил голову; д’Авриньи подошел еще на шаг; Нуартье утвердительно опустил веки.
— В наше время, — продолжал Моррель, — живое существо, даже не такое юное, прекрасное и достойное обожания, как Валентина, не может умереть насильственной смертью без того, чтобы не потребовали отчета в его гибели. Господин королевский прокурор, — закончил Моррель с возрастающим жаром, — здесь нет места жалости! Я вам указываю на преступление, ищите убийцу!
И его неумолимый взгляд вопрошал Вильфора, который, в свою очередь, искал взгляда то Нуартье, то д’Авриньи.
Но вместо того чтобы поддержать Вильфора, отец и доктор ответили ему таким же непреклонным взглядом.
— Да! — показал старик.
— Безусловно! — сказал д’Авриньи.
— Вы ошибаетесь, сударь, — проговорил Вильфор, пытаясь побороть волю трех человек и собственное волнение, — в моем доме не совершается преступлений: меня разит судьба, меня тяжко испытует Бог, но у меня никого не убивают!
Глаза Нуартье сверкнули; д’Авриньи открыл рот, чтобы возразить.
Моррель протянул руку, призывая к молчанию.
— А я вам говорю, что здесь убивают! — сказал он негромко, но грозно. — Я вам говорю, что это уже четвертая жертва за четыре месяца! Я вам говорю, что четыре дня тому назад уже пытались отравить Валентину, но это не удалось благодаря предосторожности господина Нуартье! Я вам говорю, что дозу удвоили или переменили яд, и на этот раз злодеяние удалось! Я вам говорю, что вы это знаете так же хорошо, как и я, потому что господин д’Авриньи вас об этом предупредил и как врач и как друг:
— Вы бредите, сударь, — сказал Вильфор, тщетно пытаясь освободиться от захлестнувшей его петли.
— Я брежу? — воскликнул Моррель. — В таком случае я обращаюсь к самому господину д’Авриньи. Спросите у него, сударь, помнит ли он слова, произнесенные им в вашем саду, перед этим домом в вечер смерти госпожи де Сен-Меран; тогда вы оба, думая, что вы одни, говорили об этой трагической смерти; вы ссылаетесь на судьбу, вы несправедливо обвиняете Бога, но судьба и Бог причастны к этой смерти только тем, что создали убийцу Валентины!
Вильфор и д’Авриньи переглянулись.
— Да, да, припомните, — сказал Моррель, — вы думали, что эти слова были сказаны в тишине и одиночестве, затерялись во мраке, но они достигли моих ушей. Конечно, после того вечера, видя преступную снисходительность господина де Вильфора к своим близким, я должен был все раскрыть властям. Я не оказался бы тогда соучастником твоей смерти, Валентина, любимая! Но соучастник превратится в мстителя, это четвертое убийство очевидно для всякого, и если отец твой покинет тебя, Валентина, клянусь тебе, я сам буду преследовать убийцу!
И словно природа сжалилась наконец над этим сильным человеком, готовым сломиться под натиском собственной силы, последние слова Морреля замерли в его гортани, из груди его вырвалось рыдание, непокорные слезы хлынули из глаз, он покачнулся и с плачем вновь упал на колени у кровати Валентины.
Тогда настала очередь д’Авриньи.
— Я разделяю чувства господина Морреля и тоже требую правосудия, — сказал он громко. — У меня сердце разрывается от мысли, что моя малодушная снисходительность поощрила убийцу!
— Боже мой! — еле слышно прошептал подавленный Вильфор.
Моррель поднял голову и, читая в глазах старика, горевших нечеловеческим пламенем, сказал:
— Смотрите, господин Нуартье хочет говорить.
— Да, — показал Нуартье, с выражением тем более ужасным, потому что все способности этого несчастного, беспомощного старика были сосредоточены в его взгляде.
— Вы знаете убийцу? — спросил Моррель.
— Да, — ответил Нуартье.
— И вы нам укажете его? — воскликнул Максимилиан. — Мы слушаем! Господин д’Авриньи, слушайте!
Глаза Нуартье улыбнулись несчастному Моррелю грустно и нежно, одной из тех улыбок, которые так часто радовали Валентину.
Затем, как бы приковав глаза собеседника к своим, он перевел взгляд на дверь.
— Вы хотите, чтобы я вышел? — горестно воскликнул Моррель.
— Да, — показал Нуартье.
— Пожалейте меня!
Глаза старика оставались неумолимо устремленными на дверь.
— Но потом мне можно будет вернуться? — спросил Максимилиан.
— Да.
— Я должен выйти один?
— Нет.
— Кого же я должен увести? Господина де Вильфора?
— Нет.
— Доктора?
— Да.
— Вы хотите остаться один с господином де Вильфором?
— Да.
— А он поймет вас?
— Да.
— Будьте спокойны, — сказал Вильфор, едва ли не радуясь, что следствие будет вестись с глазу на глаз, — я отлично понимаю отца.
Хотя он говорил это, как мы отметили, с почти радостным выражением, зубы его громко стучали.
Д’Авриньи взял Максимилиана под руку и увел его в соседнюю комнату.
Тогда во всем доме воцарилось молчание, более глубокое, чем молчание смерти.
Наконец через четверть часа послышались нетвердые шаги, и Вильфор появился на пороге гостиной, где находились д’Авриньи и Моррель, один — погруженный в задумчивость, другой — задыхающийся от горя.
— Идемте, — сказал Вильфор.
И он подвел их к Нуартье.
Моррель внимательно посмотрел на Вильфора.
Лицо королевского прокурора было мертвенно-бледно, багровые пятна выступили у него на лбу; его пальцы судорожно теребили перо, ломая его на мелкие куски.
— Господа, — сдавленным голосом сказал он д’Авриньи и Моррелю, — дайте мне честное слово, что эта ужасная тайна останется погребенной в наших сердцах!
У тех вырвалось невольное движение.
— Умоляю вас!.. — продолжал Вильфор.
— А что же виновник!.. — сказал Моррель. — Убийца!.. Отравитель!..
— Будьте спокойны, сударь, правосудие совершится, — сказал Вильфор. — Мой отец открыл мне имя виновного; мой отец жаждет мщения, как и вы, но он, как и я, заклинает вас хранить преступление в тайне. Правда, отец?
— Да, — решительно показал Нуартье.
Моррель невольно отшатнулся с жестом ужаса и недоверия.
— Сударь, — воскликнул Вильфор, удерживая Морреля за руку, — вы знаете, мой отец — непреклонный человек, и если он обращается к вам с такой просьбой, значит, он уверен, что Валентина будет жестоко отомщена. Правда, отец?
Старик сделал знак, что да.
Вильфор продолжал:
— Он меня знает, а я дал ему слово. Можете быть спокойны, господа; я прошу у вас три дня, это меньше, чем у вас попросил бы суд; и через три дня мщение, которое постигнет убийцу моей дочери, заставит содрогнуться самые бесчувственные сердца. Правда, отец?
При этих словах он скрипнул зубами и потряс мертвую руку старика.
— Обещание будет исполнено, господин Нуартье? — спросил Моррель; д’Авриньи взглядом спросил о том же.
— Да! — показал Нуартье с мрачной радостью в глазах.
— Так поклянитесь, господа, — сказал Вильфор, соединяя руки д’Авриньи и Морреля, — поклянитесь, что вы пощадите честь моего дома и предоставите мщение мне.
Д’Авриньи отвернулся и неохотно прошептал "да", но Моррель вырвал руку из рук Вильфора, бросился к постели, прижался губами к ледяным губам Валентины и выбежал вон с протяжным стоном отчаяния.
Как мы уже сказали, все слуги исчезли.
Поэтому Вильфору пришлось просить д’Авриньи взять на себя все те многочисленные и сложные хлопоты, которые влечет за собой смерть в наших больших городах, особенно смерть при таких подозрительных обстоятельствах.
Что касается Нуартье, то было страшно смотреть на это недвижимое горе, это окаменелое отчаяние, эти беззвучные слезы.
Вильфор заперся в своем кабинете; д’Авриньи пошел за городским врачом, обязанность которого — засвидетельствовать смерть и которого выразительно именуют "доктором мертвых".