«Что он задумал?» — недоумевал Вильфор, которого его высокое положение заставляло быть сдержанным и который все еще не мог понять, куда клонит его отец.
Он обернулся, чтобы послать за вторым нотариусом, которого назвал первый, но Барруа, все слышавший и догадавшийся о желании своего хозяина, успел уже выйти.
Тогда королевский прокурор распорядился пригласить наверх свою жену.
Через четверть часа все собрались в комнате паралитика и прибыл второй нотариус.
Оба нотариуса быстро сговорились. Г-ну Нуартье прочитали обычный текст завещания, затем, как бы для того чтобы испытать его разум, первый нотариус, обратясь к нему, сказал:
— Когда пишут завещание, сударь, это делают в чью-нибудь пользу.
— Да, — показал Нуартье.
— Имеете ли вы представление о том, как велико ваше состояние?
— Да.
— Я назову вам несколько цифр, постепенно возрастающих, вы меня остановите, когда я дойду до той, которую вы считаете правильной.
— Да.
В этом допросе было нечто торжественное, да и едва ли борьба разума с немощной плотью выступала когда-нибудь так наглядно; это было зрелище если не возвышенное, как мы чуть было не сказали, то, во всяком случае, любопытное.
Все столпились вокруг Нуартье; второй нотариус уселся за стол и приготовился писать; первый нотариус стоял перед паралитиком и предлагал вопросы.
— Ваше состояние превышает триста тысяч франков, не так ли? — спросил он.
Нуартье сделал знак, что да.
— Оно составляет четыреста тысяч франков? — спросил нотариус.
Нуартье остался недвижим.
— Пятьсот тысяч фраков?
Та же неподвижность.
— Шестьсот тысяч? семьсот тысяч? восемьсот тысяч? девятьсот тысяч?
Нуартье сделал знак, что да.
— Вы владеете девятьюстами тысячами франков?
— Да.
— В недвижимости? — спросил нотариус.
Нуартье сделал знак, что нет.
— В государственных процентных бумагах?
Нуартье сделал знак, что да.
— Эти бумаги у вас на руках?
При взгляде, брошенном на Барруа, старый слуга вышел из комнаты и через минуту вернулся, неся маленькую шкатулку.
— Разрешите ли вы открыть эту шкатулку?
Нуартье сделал знак, что да.
Шкатулку открыли и нашли в ней на девятьсот тысяч франков облигаций государственного казначейства.
Первый нотариус передал билеты, один за другим, своему коллеге; они составляли сумму, указанную Нуартье.
— Все правильно, — сказал он, — вполне очевидно, что разум совершенно ясен и тверд.
Затем, обернувшись к паралитику, он спросил:
— Итак, вы обладаете капиталом в девятьсот тысяч франков, и он приносит вам, благодаря бумагам, в которые вы его поместили, около сорока тысяч годового дохода?
— Да, — показал Нуартье.
— Кому вы желаете оставить это состояние?
— Здесь не может быть сомнений, — сказала г-жа де Вильфор. — Господин Нуартье любит только свою внучку, мадемуазель Валентину де Вильфор: она ухаживает за ним уже шесть лет, своими неустанными заботами снискала любовь своего деда, и я бы сказала, его благодарность, поэтому будет вполне справедливо, если она получит награду за свою преданность.
Глаза Нуартье блеснули, показывая, что г-жа де Вильфор не обманула его, притворно одобряя приписываемые ему намерения.
— Так вы оставляете эти девятьсот тысяч франков мадемуазель Валентине де Вильфор? — спросил нотариус, считавший, что ему остается только вписать этот пункт, но желавший все-таки удостовериться в согласии Нуартье и дать в нем удостовериться всем свидетелям этой необыкновенной сцены.
Валентина отошла немного в сторону и плакала, опустив голову; старик взглянул на нее с выражением глубокой нежности, потом, глядя на нотариуса, самым выразительным образом замигал.
— Нет? — спросил нотариус. — Как, разве вы не мадемуазель Валентину де Вильфор назначаете вашей единственной наследницей?
Нуартье сделал знак, что нет.
— Вы не ошибаетесь? — воскликнул удивленный нотариус. — Вы действительно говорите нет?
— Нет, — повторил Нуартье, — нет!
Валентина подняла голову; она была поражена не тем, что ее лишают наследства, но тем, что она могла вызвать то чувство, которое обычно порождает такие поступки.
Но Нуартье глядел на нее с такой глубокой нежностью, что она воскликнула:
— Я понимаю, дедушка, вы лишаете меня только своего состояния, но не своей любви?
— Да, конечно, — сказали глаза паралитика, так выразительно закрываясь, что Валентина не могла сомневаться.
— Спасибо, спасибо! — прошептала она.
Между тем этот отказ пробудил в сердце г-жи де Вильфор внезапную надежду, она подошла к старику.
— Значит, дорогой господин Нуартье, вы оставляете свое состояние вашему внуку Эдуару де Вильфору? — спросила она.
Было что-то ужасное в том, как заморгал старик: его глаза выражали почти ненависть.
— Нет, — пояснил нотариус. — В таком случае — вашему сыну, здесь присутствующему?
— Нет, — возразил старик.
Оба нотариуса изумленно переглядывались; Вильфор и его жена покраснели: один от стыда, другая — от злобы.
— Но чем же мы провинились перед вами, дедушка? — сказала Валентина. — Вы нас больше не любите?
Взгляд старика быстро окинул Вильфора, потом его. жену и с выражением глубокой нежности остановился на Валентине.
— Послушай, дедушка, — сказала она, — если ты меня любишь, то как же согласовать твою любовь с тем, что ты сейчас делаешь. Ты меня знаешь, ты знаешь, что я никогда не думала о твоих деньгах. К тому же говорят, что я получила большое состояние после моей матери, слишком даже большое. Объясни же, в чем дело?
Нуартье уставился горящим взглядом на руку Валентины.
— Моя рука? — спросила она.
— Да, — показал Нуартье.
— Ее рука! — повторили все присутствующие.
— Ах, господи, — сказал Вильфор, — вы же видите, что все это бесполезно и что мой бедный отец не в своем уме.
— Я понимаю! — воскликнула вдруг Валентина. — Мое замужество, дедушка, да?
— Да, да, да, — три раза повторил паралитик, сверкая гневным взором каждый раз, как он поднимал веки.
— Ты недоволен нами из-за моего замужества, да?
— Да.
— Но это нелепо! — сказал Вильфор.
— Простите, сударь, — сказал нотариус, — все это, напротив, весьма логично и, на мой взгляд, вполне вытекает одно из другого.
— Ты не хочешь, чтобы я вышла замуж за Франца д’Эпине?
— Нет, не хочу, — сказал взгляд старика.
— И вы лишаете вашу внучку наследства за то, что она выходит замуж вопреки вашему желанию? — воскликнул нотариус.
— Да, — ответил Нуартье.
— Так что, не будь этого брака, она была бы вашей наследницей?
— Да.
Вокруг старика воцарилось глубокое молчание.
Нотариусы совещались друг с другом; Валентина с благодарной улыбкой смотрела на деда; Вильфор кусал свои тонкие губы; его жена не могла подавить радость, помимо ее воли выразившуюся на ее лице.
— Но мне кажется, — сказал наконец Вильфор, первым прерывая молчание, — что я один призван судить, насколько нам подходит этот брак. Я один распоряжаюсь рукой моей дочери, я хочу, чтобы она вышла замуж за господина Франца д’Эпине, и она будет его женой.
Валентина, вся в слезах, опустилась в кресло.
— Сударь, — сказал нотариус, обращаясь к старику, — как вы намерены распорядиться вашим состоянием в том случае, если мадемуазель Валентина выйдет замуж за господина д’Эпине?
Старик был недвижим.
— Однако вы намерены им распорядиться?
— Да, — показал Нуартье.
— В пользу кого-нибудь из вашей семьи?
— Нет.
— Так в пользу бедных?
— Да.
— Но вам известно, — сказал нотариус, — что закон не позволит вам совсем обделить вашего сына?
— Да.
— Так что вы распорядитесь только той частью, которой вы можете располагать по закону?
Нуартье остался недвижим.
— Вы продолжаете настаивать на том, чтобы распорядиться всем вашим состоянием?